Кризис закончился.

Начинать с данного утверждения мне приходится только потому, что ни одна претендующая на актуальность околоэкономическая публикация сегодня не может обойтись без упоминания об этой теме. Для восстановления прежней мощи мировому хозяйству потребуется не меньше десятилетия, а правительствам придется еще не раз подтянуть бюджеты и закачать в экономики своих государств сотни миллиардов долларов. Однако развитые страны, вроде США, Франции и Германии, уже осторожно заявляют о выходе из рецессии и начале пусть слабого, но все-таки роста.

Важно другое: несмотря на продуцируемые СМИ эсхатологические настроения, кризис не только не привел к масштабной катастрофе, вроде Второй Мировой войны или Великой депрессии, на даже не произвел сколь-нибудь заметных качественных изменений в структуре мирового хозяйства. В развитых странах мы наблюдаем сейчас возврат к пути, на который их экономики встали еще в послевоенные годы и окончательно утвердились к концу 1960-х.

Именно тогда стало возможным говорить о новой формации, пришедшей на смену индустриальному капитализму, о котором писали Смит, Риккардо и Карл Маркс. Понятие "постиндустриальное общество" было введено в широкий оборот американским экономистом Дэниелом Беллом в 1970-х годах. Главной характеристикой этой формации, по Беллу, является доминация сектора услуг в сфере общественного производства. Десятилетием позже на Западе привился позаимствованный у японцев термин "информационное общество", уточняющий концепцию постиндустриализма: речь шла уже не просто о сфере услуг, но о конкретном ее секторе, связанном с получением, хранением и обработкой информации.

Не обошлось и без критики. Тексты французского нонконформиста Ги Дебора (в первую очередь, "Общество спектакля") заставили вспомнить и по-новому осмыслить малоизвестные тексты Маркса, вскользь предсказавшего наступление эры реальной доминации капитала. "Общество потребления" Жана Бодрийяра, увидевшее свет в 1970-м, представило развернутую в ключе философии постмодернизма панораму экономической и социальной жизни Европы, вставшей на путь товарного изобилия. Само изобилие Бодрийяр представляет как миф, наравне с прочими угнездившийся в сознании западного обывателя. Одним из первых философ поставил под вопрос правомерность "мистики чисел", т.е. способность валовых экономических показателей, вроде ВВП, отражать динамику роста благосостояния населения, не говоря уже о более тонких аспектах человеческого развития.

Критики, и апологеты, однако, сходились в одном: в послевоенные годы в экономике развитых стран (где-то раньше, где-то позже) произошел парадигматический сдвиг, отбросивший промышленный капитализм в историю.

В России эти процессы обозначились значительно позже – к середине 2000-х. Уход от индустриализма был упрощен, впрочем, тем, что сама индустрия, в основной своей массе, была разрушена в 1990-е: промышленные лобби не мешали переходу экономики в "информационно-инновационную" область.

Причины сдвига (как в России, так и в развитых странах) нужно искать не в научном, социальном или ином прогрессе, а в самой сущности экономики как системы общественных отношений.

1. Отчуждение спроса

Общеизвестно определение экономики как науки, обозначающей порядок использования ограниченных ресурсов с целью удовлетворения неограниченных потребностей.

Теория делит потребности на насыщаемые и ненасыщаемые. Когда к середине XX века хозяйственные системы развитых стран, наконец, справились с удовлетворением насыщаемых потребностей (большинство граждан были накормлены, одеты и имели достаточно времени на сон и досуг), естественным образом встал вопрос о дальнейшем росте. И тогда экономика, полностью эмансипированная в рамках либеральной модели, переключилась на не охваченную доселе сферу потребностей ненасыщаемых.

Абсурд этого перехода в том, что, в силу самой своей природы, экономика не может производить счастье, здоровье, сексуальность, социальный статус. Как и тысячи лет назад, ее возможности не простираются дальше производства товаров и услуг. Для того чтобы появилась возможность (или хотя бы видимость) удовлетворения ненасыщаемых потребностей, необходимо осуществлять их искусственное связывание в сознании потребителя с объектами материального производства и услугами. И тогда автомобиль "KIA Spectra" становится не просто средством передвижения, а персональным "доступом на новый уровень", а пастила "Шармэль" превращается в "маленькую женскую радость". Так осуществляется конвертация фундаментальных ненасыщаемых потребностей индивида в потребности опредмеченные (или объективированные).

Крайне важно, что любая объективированная потребность является насыщаемой по своей сути: человеку не за чем иметь в гараже двадцать автомобилей "KIA Spectra" или покупать ежедневно по десять упаковок пастилы "Шармэль". Возникает противоречие между ненасыщаемостью фундаментальных потребностей в счастье, статусе, сексуальности и т.п. и насыщаемостью потребностей в конкретных товарах и услугах. Сниматься оно может единственным образом: путем безграничного увеличения количества последних. Именно здесь кроются возможности для непрерывного роста, который уверенно демонстрирует экономика последних десятилетий.

Товарную потребность в таком случае можно разделить на две составляющие: утилитарную и символическую. Утилитарная потребность в том или ином товаре является функцией его полезности, основанной на наборе присущих товару свойств. Это потребность в автомобиле как средстве передвижения и пастиле как источнике калорий и вкуса. Символическая потребность, в свою очередь, определяется тем, насколько прочно данный товар связан в сознании потребителя с возможностью удовлетворения той или иной ненасыщаемой потребности. Если первая характеризует товар как материальный объект, то вторая – как символ.

Символы, главенствующие в обществе постиндустриализма, производятся в рамках общественных институтов и могут иметь различную степень сложности: от рекламных слоганов до грандиозных конструкций, служащих интересам целых промышленных отраслей: ГМО, свиной грипп, нанотехнологии и т.д. – важно не то, насколько истинны или ложны изначальные предпосылки, а то, что дискурс вокруг данных вопросов разворачивается преимущественно в иррациональной, мифологической плоскости.

Генезис утилитарной и символической составляющих товарной потребности в корне различен. Первая формируется личностью самого потребителя, который в какой-то момент времени может захотеть соленого, в какой-то – сладкого, и на основе того или иного желания произведет выбор лакомства, исходя из собственных вкусовых предпочтений. Символическая потребность, напротив, оказывается сугубо внешней по отношению к человеку и создается с помощью инструментов маркетинга, являясь, таким образом, функцией капитала производителя. Утилитарная потребность имманентна потребителю, символическая – отчуждена от него.

В качестве одного из синонимов "общества потребления" Бодрийяр предлагает термин "общество утилизации". Я, со своей стороны, утверждаю, что утилизация в постиндустриальном обществе связана, в первую очередь, с относительно новым явлением морального износа товаров потребительского использования.

В промышленной сфере этот процесс обязан интенсификации научно-технического прогресса и имеет четкий экономический смысл: оборудование морально устаревает в тот момент, когда дальнейшее его использование становится невыгодным, в силу появления более производительных и менее ресурсоемких аналогов.

Иначе обстоит дело с товарами индивидуального потребления. Моральный износ здесь происходит из-за постоянного замещения в матрице системы вещей одних товаров другими, благодаря работе маркетинговых механизмов и, косвенно, научно-техническому прогрессу. В случае, когда речь идет о потреблении нетехнологичных или низкотехнологичных товаров длительного пользования, как элементы интерьера, одежда, мебель, всевозможные арт-объекты, задачу технического прогресса выполняет мода. Срок жизни символической составляющей оказывается в разы меньше утилитарной, поскольку в процессе потребления первая исчерпывается полностью, а последняя – лишь отчасти. Большая же ее часть уничтожается.

Потребности создают спрос, который также оказывается в значительной мере отчужден от потребителя. Именно отчужденный спрос – как функция капитала производителя - является главным фактором экономики постиндустриализма. По мере роста финансовых показателей, его доля растет. Следом меняется и главный двигатель торговли – реклама, – теряя свою информационную функцию и окончательно переходя в сферу символического.

2. Голем и Фауст

По мере отчуждения спроса, экономические отношения сходятся в замкнутый контур: производитель осуществляет финансирование институтов и общественных организаций, которые занимаются производством символов. Покупатель, потребляя эти символы, продуцирует отчужденный спрос, удовлетворяемый все тем же производителем посредством товарного предложения. Капитал производителя разделяется на два потока, один из которых направляется на производство товаров, то есть на товарное предложение, а другой – на создание отчужденного спроса. Возникает пугающая ситуация, при которой капитал становится самодостаточен.

Чем больше производится материальных ценностей, тем более увеличивается масса капитала, тем, соответственно, больше существует возможностей для создания товарного предложения и отчужденного спроса. Начинается экспоненциальный рост капитала, не зависящий более от потребностей общества в этом росте.

Рост осуществляется в двух симметричных направлениях: с одной стороны, происходит непрерывное наращивание валовой стоимости потребляемых товаров и услуг (и, как следствие, рост ВВП), с другой – увеличение скорости обращения и объема денежной массы, которая в големизированной экономике становится тождественна капиталу.

Отчужденный спрос и товарное предложение оказываются в прямой зависимости от общей массы капитала. Потребности, имманентные потребителю как личности, растут незначительно, особенно в развитых странах, где повсеместно отмечается убыль населения. Но вслед за экспоненциальным ростом капитала, происходит экспоненциальный рост отчужденных потребностей. Наступает последняя стадия отчуждения: человек отчужден от собственных желаний – по сути, сам от себя.

Доминирующую роль в этом новом обществе играет капитал. Избитое выражение "Деньги правят миром" приобретает, наконец, свой окончательный смысл: правит не тот, кто владеет деньгами, а именно сами деньги. Потребитель необходим капиталу только в качестве посредника. Наступает эра реальной доминации капитала. Причем чем большее количество денег пропускает через себя тот или иной потребитель, тем большую долю в его товарном спросе составляет спрос отчужденный, тем, соответственно, более его эксплуатирует капитал. Отчуждение распространяется на весь социум в пропорции, соответствующей доходам его членов. Классовое общество уходит в историю: капитал эгалитарен.

Задачей экономики всегда являлось удовлетворение общественных потребностей. Промышленный капитализм в своем чистом виде был направлен на удовлетворение интересов привилегированной части населения (капиталистов и их агентов), социализм, напротив, пытался удовлетворить потребности всех членов общества насколько возможно справедливо. Экономика постиндустриализма не ставит во главу угла удовлетворение потребностей ни тех, ни других, используя человека лишь как ресурс для собственного роста. Такая экономика существует, по сути, сама для себя. Дисфункции системы по-прежнему вызывают периодические кризисы, но они уже не отражаются на ходе истории. Сама история сходит на нет.

Парадигматическим мифом Западной цивилизации стал миф о Фаусте. Алхимик и чернокнижник, неутомимый преобразователь мироздания, он становится едва не самым популярным персонажем культуры Возрождения и особенно Нового времени. Фауст знаменует собой победу сотворенного над сотворившим (будь то бог или природа). Фаустовская цивилизация Запада просуществовала больше пяти веков (от начала Возрождения до конца XX века), когда учеными и инженерами были продемонстрированы небывалые успехи в области покорения и преобразования природы. Именно в это время человек становится ее подлинным царем.

В XX веке Фауст как культурный герой начинает утрачивать свои позиции, уступая место другим персонажам. Одним из них становится пражский раввин Лёв, создавший в XVII веке из глины великана (Голема) для выполнения черных работ в синагоге. В ряде версий мифа (одна из которых была взята Майринком за основу знаменитого романа) Голем в какой-то момент поднимает бунт против создателя, оборачивающийся катастрофой для всего гетто.

Исходя из принципов структурной антропологии Леви-Стросса, миф о Големе является обратным по отношению к мифу о Фаусте – покорителе природы. В обоих мифах присутствуют два персонажа, один из которых имеет человеческую природу (Фауст и раввин Лёв), а другой – абстрактно-неперсонализированную (бог, природа, голем). Если принять тождество Лёва Фаусту, то в первом мифе человек выступает как творение, берущее верх над своим абстрактным творцом, а во втором человек сам становится творцом, страдающим от рук творения.

Эти метаморфозы можно рассмотреть с точки зрения гегелевской диалектики. Дофаустовский (авраамический) человек принимает как должное господство создателя (бога, природы). Со временем происходит накопление знаний и технологий, растут города, увеличивается население Земли. Человека становится больше и он понимает, что из раба природы готов превратиться в ее господина. Авраам становится Фаустом. Фауст продолжает накапливать знания и технологии, наращивает культурную и материальную базу цивилизации. Для преобразования природы ему требуются все более мощные орудия производства. Фауст умножает капитал. Он открывает новые гуманитарные технологии, которые ставит на служение материальному производству. Но затем происходит очередной рывок, переход количества в качество: производительная сила накопленного капитала (пусть примитивная и механистическая) становится мощнее творческого начала самого Фауста. Капитал становится Големом и выходит из-под контроля, а Фаусту приходится взять на себя роль раввина Лёва.

3. Эра Голема

Бодрийяр писал, что главным мифом общества потребления стал миф о самом обществе потребления. Точно так же главным мифом современной формации является миф об информационном обществе.

Многие современные ученые (особенно в США) делят историю человечества на три этапа (или три "волны", по Тоффлеру): аграрное общество, промышленное общество и современное нам информационное общество. В аграрной экономике большая часть населения занята в сельскохозяйственном секторе. Производимые этим сектором продукты потребляются населением для удовлетворения своих потребностей (преимущественно, пищевых). В индустриальной экономике аграрный сектор производит продукт, достаточный для того, чтобы накормить население страны, но, благодаря научно-техническому прогрессу, доля ручного труда в нем становится невелика, что позволяет задействовать в производстве продуктов питания относительно небольшую (не более 10 %) долю населения. Большая часть трудовых ресурсов перемещается в индустриальный сектор. Последний производит промышленные товары, которые также потребляются населением.

Главным продуктом информационного общества, вроде бы, становится информация. Именно в процессе производства и обработки информации занята большая часть населения. Не озвучивается, однако, кто становится конечным ее потребителем. Люди, как и раньше, платят деньги за услуги, промышленные товары и продукты питания. Информация в чистом виде населением практически не покупается. Чтобы понять это, достаточно изучить статистические данные по структуре потребительской корзины.

В качестве основных "информационных" профессий обычно называют менеджеров, брокеров, финансистов, программистов. Но прежде чем говорить об информационным обществе и "информационных" профессиях, нужно уяснить, что такое информация. Информатика – наука об информации – определяет это понятие как разницу между априорной и апостериорной энтропией. В общем смысле, информация трактуется как знания, сведения о чем-либо. Возникает вопрос: являются ли информацией миф, символ, фантазм? Какую энтропию снижают современные рекламные слоганы? Какие знания создают менеджеры, финансисты, брокеры?

Объектом утилитарного спроса являются товары, объектом отчужденного – мифы и символы. Производством и тиражированием последних занимаются сегодня представители ряда "информационных" профессий: рекламисты, психологи, PR-технологи, менеджеры по продажам. Другая – более многочисленная группа "информационных" профессий – включает в себя финансистов, биржевиков, консалтеров, аналитиков и значительную часть IT-специалистов. Это профессии, задачей которых является обслуживание капитала на разных этапах его воспроизводства. Точно так же и информационные технологии, о которых столько говорят апологеты "третьей волны", выполняют две основные функции: создание отчужденного спроса (телевидение, Интернет, дизайнерские и полиграфические системы) и обслуживание капитала (системы электронных расчетов, программное обеспечение для решения финансово-экономических задач). Но даже при использовании в промышленной сфере, IT-технологии, по большей мере, участвуют в решении маркетинговых, а не технологических задач: умножении гаджетов, модификации внешнего вида изделий и т.п.

Переход экономики в информационную фазу должен, кажется, подразумевать повышение уровня знаний у трудоспособного населения. На деле этого не происходит. Статистка тестов среди выпускников школ в развитых странах выглядит удручающе: результаты неуклонно снижаются в последние двадцать лет. Это симптоматично. В отличие от утилитарного, символический спрос полностью иррационален. Поэтому сегодня мы наблюдаем архаизацию всех сфер общественной жизни: инженера заменяет мифотворец, преподавателя – проповедник.

Критики современного миропорядка утверждают, что производственная сфера на деле не сократилась, а просто сместилась в страны третьего мира. Но это явление имеет временный характер. По Хекшеру-Олину, в условиях свободной торговли происходит выравнивание цен на факторы производства в торгующих между собой странах. В големизированной экономике труд становится таким же ресурсом, как и все остальные, а государственные границы все в меньше мере способны сдерживать приток мигрантов из стран третьего мира.

В послевоенные годы на мировом уровне мы наблюдаем два противоположных по направлению процесса: экономическую интеграцию и политическую дезинтеграцию (империи рушатся; государства увеличиваются в числе, но слабеют; в развитых странах происходит делегирование полномочий от центра к периферии). Оба процесса полностью вписываются в рамки големовской формации: политическая власть легитимирована людьми, экономическая – капиталом.

Современное нам "информационное общество" не имеет ничего общего с информацией как таковой. Это Эра Голема, где человеку установлена скромная роль агента капитала, стремящегося к своей окончательной тотализации. Нам, кажется, остается лишь наблюдать за крушением традиционных общественных институтов: государства, школы, семьи.

Однако существенным отличием големовского мифа от фаустовского является его обратимость. Во всех трактовках легенды Голем оказывается, в конце концов, повержен, благодаря сноровке раввина Лёва – своего создателя. Голем неодушевлен. Он, принципиально, вещь, которая лишь посредством ряда магических манипуляций, оказалась способна производить простые механические действия. Именно это делает Голема уязвимым перед человеком с имманентным тому творческим началом.

Для того чтобы победить Голема, человечеству необходимо осознать и претворить в жизнь одну простую истину: экономика, как и любая сфера общественных отношений, должна иметь свои четко очерченные границы. Все имеет свою цену, но не все исчерпывается ценой. Задача экономики — создавать товары и услуги, но не спрос на них. А научно-технический прогресс обязан служить делу освобождения человека и росту его материально-духовного благополучия, но не самодостаточному увеличению финансово-хозяйственных показателей.