Тяжело в это нынче поверить, но в юности по убеждениям я являлся либералом и сторонником рынка. Тогда как раз только-только распался Союз, с телеэкранов круглосуточно ругали коммунистов и во всех передачах рассказывалось, как правильно всё организовано на Западе, и почему нам надо организовать у себя всё ровно так же. Во всё это даже верилось. Идеи либеральной свободы казались привлекательными, рынок манил изобилием, а в свободной конкуренции виделась высшая справедливость.

В те времена я спорил не меньше, чем сейчас, только оппонентами моими были те, кто впоследствии стали моими союзниками. Перемены в мировоззрении не произошли мгновенно. Потребовалось несколько лет на разворот в строго противоположную сторону. Точных сроков я не назову, но в 1994-м я ещё был либералом, а в 1998-м уже стал коммунистом.

Перемены обуславливались совсем не только фактами и цифрами, – те приложились к концепции только на завершающем этапе трансформации убеждений, – это был процесс, базирующийся на каких-то неуловимых ощущениях, практически на интуиции. Здесь играли роль мораль и чувство справедливости, личностные оценки знаковых фигур и что-то совсем эфемерное.

С этого эфемерного всё и началось. Я начал замечать, что из окружающего мира исчезло какое-то важное ощущение. Неопределимое в строгих терминах, но важное. Слова либералов ещё казались правильными, но подсознание уже сопротивлялось видимому. Например, меня стал поражать тот факт, что при декларируемом отсутствии творческой свободы в СССР, фильмы почему-то удавались гораздо лучше, чем при её декларируемом появлении. Вроде бы режиссёрам разрешили снимать что угодно, но куда же из фильмов пропало их глубокое эмоциональное содержание? Ну не вызывали никаких переживаний эти поделки про бандитов и новых русских. Вне зависимости от того, ругали там новых хозяев жизни или хвалили. Раньше приводили в восторг «Гардемарины», противоречивая «Ирония судьбы» веяла каким-то новогодним подъёмом духа, «В бой идут одни старики» наполняли осознанием подвига, совершённого предками, а «Кавказская пленница» действительно веселила. А всё постсоветское рождало только чувство падения лицом в грязь. Это было детство, которое вдруг кончилось? Но почему оно кончилось строго после распада СССР? Почему все советские фильмы до сих пор вызывают те же чувства, что и тогда, а новые по-прежнему заставляют чувствовать ровно то же падение в грязь?

Напомню, в 94-м я всё ещё являлся сторонником произошедших перемен. Освобождённое творчество тоже должно было по всем прикидкам радовать. А оно отвращало. Я никак не мог поверить, что кошмарный тоталитаризм делал людей человечнее, но и поверить в высокий нравственный посыл нового творчества тоже не мог.

Чуть позже я начал подозревать, что творчество всегда обуславливает окружающая действительность, и как бы творец не желал скрыть её в своих произведениях, сделать это он в принципе не может. Новая действительность просто не давала героям, аналогичным персонажам советских фильмов, возникнуть в сознании авторов. Как ни крути, а Шурик – дитя СССР, в Российской Федерации ему места нет. Этим и объясняется наверно его несуществование в постсоветском кинематографе. Там действуют совсем другие герои, которых творец аналогично не может из своего сознания изгнать. Вплоть до того, что после СССР стало невозможным написание добрых детских книг. Исчезла эта доброта из окружающего мира.

Эти наблюдения были первой ласточкой. За ними последовали другие. Происходило, повторюсь, это совсем даже не мгновенно. Наоборот, формировалось годами, складываясь из обрывков мыслей и эмоций в нечто цельное и логически непротиворечивое.

Одно из следующих «осознаний» спровоцировала моя учёба в Физтехе. Вообще, с самого детства я был довольно умным, науки постигал с лёгкостью, да и с практическим применением своих способностей проблем не испытывал. Это очень хорошо сочеталось с либеральной идеей конкуренции. Я, такой умный, враз ведь обойду окружающее меня быдло и получу то, что мне причитается по праву. Притягательная мысль, не спорю.

Однако, попав в Физтех, я встретил там физтеховских преподавателей. В физтехе преподавали очень хорошие учёные, даже отличные. Их вклад в науку и преображение окружающего мира крайне тяжело оценить заочно. Понятно, что сделали они очень много, но непонятно насколько много. И непонятно, насколько сложно было это сделать. Во время обучения это стало понятно. И на этом фоне возник вдруг моральный императив: чтобы я не делал, каким бы мега-менеджером или мега-бизнесменом я не стал, эти люди не должны стать нищими. Даже бедными стать не должны, насколько бы успешно я с ними не конкурировал. Ведь не факт, что академик не окажется совершенно несостоятельным в области практической экономики. Не факт, что ловкий и пронырливый бизнесмен/мошенник не найдёт способа вытянуть из этих людей все их сбережения. Да хотя бы просто потому, что академику недосуг заниматься всей этой экономической байдой.

Так я усомнился в благотворности конкуренции. Я установил для себя, что по моим моральным понятиям порядок, при котором эти люди могут стать нищими, иначе как «свинским» не назовёшь, а тот, кто этот порядок отстаивает, какими бы красивыми словами он не прикрывался, свинья и есть. Впрочем, позже я заметил, что мега-гением считают себя два человека из трёх, а каждый второй из них к тому же считает большую часть окружающих ниже себя. А на деле выходит, что быдла вокруг не так уж и много, просто тяжело оценить объективно чужие заслуги и не переоценить своих.

В экономической конкуренции же, как показала практика, побеждает далеко не самый умный и даже далеко не самый полезный для общества. В выигрышном положении здесь оказываются хитрые и изворотливые. Даже если они не нарушают закон в явном виде, то обязательно пользуются дырами в нём, незнанием окружающих, их бедственным положением или чем-то подобным. Истории обогащения нынешних олигархов это наглядно показали: эти люди банально растащили народное ранее добро, пользуясь всем вышеперечисленным. Концепция ваучеров мне казалась сомнительной даже при либеральных ещё убеждениях. Как человек с техническим складом ума, я понимал, что достояние СССР, поделенное на всё население никак не может быть равно десяти бутылкам водки. И даже двум «Волгам», обещанным Гайдаром, никак не может быть равно.

Кстати, ещё одним моментом стало осознание чистоплотности рыночных идеологов. Тот же Гайдар обещал подъем цен в несколько раз после отмены госрегулирования. Цены скакнули в десятки тысяч раз. Ельцин обещал лечь на рельсы. Не лёг. Со временем я накопил в своей памяти такое количество подобных примеров, что мне стало очевидно: тут речь вовсе не о случайных ошибках – эти люди обманывают нас сознательно. Мне, как будущему учёному, уже привили понимание авторитетности источника. Тому, кто много обманывает, доверия нет, как бы нам не нравилось то, что он говорит. Соответственно, я понял, что оценки либералами экономики СССР и постсоветской экономики с большой вероятностью неверны, и полез смотреть цифры. Цифры подтвердили мои подозрения. Ещё раз напоминаю: тогда я ещё одобрял и либеральные идеи и концепцию свободного рынка.

Одним из наиболее ярких экземпляров обмана рыночной риторики было постоянно излагаемая либеральным якобы экономистами концепция, согласно которой население страны может обогатиться, занимаясь исключительно внутренней торговлей иностранными товарами. Чтобы понять ложность этой концепции, достаточно обладать познаниями на уровне школьной программы. Термодинамика, да. Не все её понимают, но я-то понимал. Достаточно было набросать на бумажке схемы потока денег и ресурсов, чтобы понять и так очевидное: при такой системе богатеть может только часть общества, остальные неминуемо будут беднеть. Если шагнуть чуть дальше, то становится понятно, что при извлечении кем-то прибыли, деньги будут течь исключительно от нижних слоёв населения к верхним. Именно так: богатые богатеют, бедные – беднеют. Остановить этот процесс в условиях свободного рынка нельзя. Любые попытки его скорректировать будут ограничениями этого самого свободного рынка. И именно благодаря эти ограничениям растёт уровень жизни западных трудящихся. Плюс ещё, благодаря эксплуатации стран третьего мира. Но это я понял уже позже. В начале же стало понятно, что нам обещают совсем не то, что будет на самом деле.

Не сказать, что мне нравилась советская пропаганда. Скорее даже наоборот. Пафос и заштампованность речей и текстов отвращали. Новые же речи и тексты казались откровением. В них было много критики, в них был непривычный и свежий язык, даже поведение ораторов было совершенно иным. На какой-то момент на меня всё это так подействовало, что я реально стал считать СССР и Россию вместе с населяющими её народами – тупиковой ветвью эволюции. Думал, что как только отучусь, сразу уеду на Запад, где «никогда не бывает холодно и фрукты на каждом дереве». Россия, что Россия? Вот Европа, это да.

Однако позже я стал замечать подозрительный перекос в речах обличителей. Если им верить, то СССР на протяжении всего своего существования был населён тупыми ублюдками, а его правителями были сплошь кровожадные маньяки. В это можно было бы поверить, – и я сначала верил, – но круг моих знакомств постоянно расширялся. И что-то я не замечал обилия тупых ублюдков, напротив, опыт постоянно показывал, что старшее поколение – наиболее подвергшееся влиянию «тоталитарного режима», – как раз по моим понятиям оказывалось более человечным, нежели выросшее после поворота к капитализму. Всё это, дополненное к тому же наблюдениями за трансформацией культуры, о котором шла речь выше, породило во мне сомнения в правильности либерально-антисоветских тезисов. Я заметил, что хоть они и декларируют свободу мысли, хоть и клеймят советскую пропаганду за свою однобокость, в их собственных мыслях свободы гораздо менее, а их собственная пропаганда гораздо более однобокая. Ведь даже в советских учебниках весь досоветский период не выступает однозначно плохим. Много положительного там сказано и про Суворова, и про Кутузова. Даже у явно противных советской идеологии царей и то отмечены их хорошие стороны. Тот же Петр I или Иван Грозный не преподносятся резко негативными историческими фигурами.

Как сильно это контрастирует с тезисами либералов: у них все советские лидеры поголовно – безнадёжные моральные уроды. Где же тут объективность?

Запад упоминался либералами исключительно в положительном ключе. Будто и не было там разгула инквизиции, не было колониальных завоеваний. Будто никогда не голодали там крестьяне, не жили в нищете рабочие. Окончательно добила меня в этом плане идея о том, что Гитлер был гораздо лучше Сталина, и надо было сдаться немцам. Это было последней каплей. После неё я со всей чёткостью осознал, насколько же эти люди ненавидят Россию, СССР и весь советский народ, включающий в себя и народ русский. А стоит ли ждать блага для народа о тех, кто его ненавидит?

После этого я взглянул в зеркало. Я ненавидел Россию и СССР меньше, чем либералы, но тоже ведь ненавидел. Однако из кого складывалась Россия, в том числе и советская? Да из моих же родственников, друзей, моих преподавателей, врачей, которые меня лечили. Из Гагарина и Королёва, из Булычёва и Горького, Гайдая и Успенского. Разве же не получал я огромное количество доброты от населяющих СССР людей? Ненависть прошла, появилась любовь.

За ней пришло и окончательное осознание чувства потери. Потери того ощущения, которое я описал в начале этого текста. В нём находил воплощение целый ряд аспектов. Нестяжательство. Любовь к ближнему. Открытость. Гордость за свою страну. Обожествление детства. Стремление к звёздам, наконец.

Вообще лучше всего познать народ можно после изучения его мифологии. Есть у человека некая область мозга, которая за неё отвечает. И в эту же область помещаются религии, сказки, утопии и всё им подобное. Заполняющее эту область формирует «надмировоззрение», то есть, не понимание устройства мира, а определение своего предназначения в нём. Своих целей. Обратно же понимание своего предназначения и своих целей формирует контент для заполнения этой области. Иными словами, эта система с положительной обратной связью, обобщив частные случаи реализации которой в рамках некого сообщества, можно понять его менталитет. Впрочем, менталитет и есть обобщение содержимого этой области мозга.

Есть, например, английская сказка, краткий смысл которой примерно такой: у одного бедного мальчика был кот, а друзей не было. Мыкался он повсюду с этим котом и попал на корабль. Путешествуя на корабле, мальчик оказался на каком-то острове, где котов не было вообще, зато было полно мышей. Местный правитель же, понаблюдав, как кот ловко справляется с мышами, выкупил этого кота за огромные деньги, и мальчик вернулся на родину богатым. Такая вот сказка. И ведь понятно, что точно такая же могла бы быть сочинена в СССР. Точно такая же, но с одним исключением. Мальчик не продал бы кота. Ни за какие деньги. Кот был единственным другом этого мальчика, а друзей не продают. Какой-нибудь автор в своих потаённых мыслях мог бы разработать для сказки и такой финал, но он ни в жизнь не изложил бы сказку в таком виде. Просто потому, что общество это не оценит. То есть, оценит, но совсем не так, как обычно желают авторы. Маленький такой нюансик, но как здорово он показывает, что к чему.

Так вот, Советский Союз сформировался под влиянием определённой мифологии и сформировал эту определённую мифологию. Эта мифология выражалась и в фильмах, и в книгах, и в официальных речах. Это была мифология, а не наука или что-то там ещё, но именно эта мифология мне наиболее симпатична. Другие же – других стран или других времён – либо менее симпатичны, либо не симпатичны вообще. В том числе та мифология, на которую сейчас заменили советскую, мне отвратительна. Она делает человека моральным уродом в моём понимании. В более мягком варианте – недалёким, эгоистичным потребителем. Да ещё и с уважением к криминалу. И мне не нужна мифология, согласно которой можно очень выгодно продать друга.

Поражаюсь, как вообще можно было пойти за теми, кто называл безработицу – общественным благом? Говорил, что человек – сам по себе, а общество ему только мешает? Записывал пенсионеров в общественные нахлебники? Всё это ведь не просто фразы, это – элементы новой, активно внедряемой мифологии. И некоторым она пришлась по душе.

Другие некоторые сейчас надеются, что благотворной мифологией для русских окажется православие. Я на этот счёт сильно сомневаюсь. Мифология православия мне опять же не симпатична, хоть она и лучше либеральной мифологии. И ещё православная мифология обладает очень большой проблемой: она плохо сочетается с наукой.

Да, кстати, о науке. Очень важной вехой в изменении моего отношения к антисоветскому повороту стало в том числе и отношение к науке. Причём, не только очевидный её развал, что для меня никакими благими идеями в принципе не может быть оправдано, но и изменение её роли в обществе. После отмены социализма люди толпами ломанулись к астрологам, запоем читали про НЛО и снежных людей, клялись в своей верности православию и ловили барабашек. А либеральные идеологи это одобряли. Для меня было очевидно: человек, который всё это одобряет, является либо шулером, либо идиотом. Обе категории явно не подходят в качестве построителей общества.

Был скорее всего и целый ряд других соображений. Были и цифры, и факты, и оценки, согласно внутреннему чувству справедливости, смена личных приоритетов или их осознание. Наверно если напрягусь, то смогу вспомнить и другие детали смены мировоззрения. Однако основные я уже перечислил. Думаю, что я не единственный, кто прошёл этим путём. И это радует.