Воздержимся от политических оценок решений, принятых украинским руководством. Интереснее содержательная сторона переговоров, о которой мы теперь можем судить более полно.
Через полтора-два месяца после начала боевых действий Украине предлагали то, о чем еще в 2014 году, после начала острого кризиса вокруг Донбасса, упоминали наиболее умеренные из западных комментаторов, - "финляндизацию". Иными словами - гарантию безопасности и независимости страны в обмен на документально закрепленные ограничения ее военно-политического статуса. Примером служили договоренности между СССР и Финляндией после Второй мировой, когда Хельсинки сохранил суверенитет и почти полную самостоятельность (да еще и обрел торгово-экономические преференции), добровольно согласившись оставаться в стороне от западных объединений. Во второй половине 1940-х годов эта схема считалась большим достижением Финляндии, поскольку альтернативой полагалось включение страны в советскую сферу влияния со всеми вытекающими последствиями - установлением "народной демократии" и жестким следованиям внешнеполитическому курсу СССР.
Применительно к Украине обсуждать такую модель в прошлом десятилетии были готовы очень немногие - приверженцы школы реализма в международных отношениях (ее олицетворением считается Киссинджер), да и то не все. Часть тех, кто, в принципе, верит в баланс сил, в данном случае не считали необходимым применять этот подход. Россия ведь слишком уступает совокупному силовому потенциалу Запада, чтобы всерьез претендовать на учет ее военно-стратегических интересов. Большинство же западных политиков и стратегов придерживались вообще иной идеологии: баланс сил и геополитические компромиссы - достояние прошлого, сегодня актуальны только идеологические категории: "свободный мир" берет верх над "несвободным", и точка. Так что общая линия Запада, взятая на вооружение после холодной войны, не менялась - расширение собственных военно-политических институтов вне зависимости возражений кого бы то ни было.
Тут следует заметить, что эти дискуссии о схемах обеспечения безопасности велись преимущественно на Западе, прежде всего в США. Собственно, в украинском политическом и общественном поле, где находились те, кто более всего должен был быть заинтересован в надежном результате, отдельных обсуждений почти не было. Существовала четкая и не менявшаяся с самого начала независимости линия на максимальное отмежевание от России, она и получала прямое одобрение и поддержку с Запада. Альтернативой ей служила гораздо более гибкая и аморфная концепция (ее почему-то принято было считать пророссийской), суть которой (реальная, а не декларированная) сводилась к постоянному маневрированию и уклонению от каких-либо обязательств - предлагаемых или даже уже принятых.
Для представителей первой точки зрения "финляндизация" оставалась неприемлемой, поскольку служила бы тормозом отдаления от России и сближения с Западом. А приверженцы второй, на самом деле, не годились в качестве договорных партнеров, поскольку данная модель все-таки предусматривает жесткое выполнение согласованных параметров. Задачей же "гибких" сил было не допустить никакой жесткости обязательств либо вывернуться из-под них при первой возможности. Вообще, особенность украинской политической культуры, которая рассматривает любые сделки в качестве не окончательных, а промежуточных, наложила заметный отпечаток на всю историю Украины после конца СССР. И, как минимум, внесла вклад в неутешительное состояние, которое приходится констатировать сегодня.
Казалось бы, в условиях уже ведущихся боевых действий, урон в которых несли обе стороны, но в большей степени украинская, "финляндский" вариант должен был бы привлечь более пристальное и практическое внимание. Однако тут вступили во взаимодействие два описанных феномена. С западной стороны - недопустимость пересмотра итогов холодной войны, то есть учета особого мнения Москвы. С украинской - неприятие каких бы то ни было обязывающих договоренностей. Результат оказался предрешен. Сейчас, когда на Западе начинает витать призрак неких переговоров о перемирии, возвращение на полтора года назад невозможно. В некотором смысле ситуация упростилась - вопрос решается на поле боя и результат определится традиционным способом. Тем не менее рано или поздно вопрос о политическом урегулировании встанет вновь. И зависеть его решение будет от способности извлекать уроки из случившегося. Или неспособности.
