Мы – компания мужчин и женщин лет 25 - сидим в комнате размером с футбольное поле в престижном районе Карачи и курим. На кофейном столике перед нами стоит двухлитровая бутылка импортного виски Famous Grouse и такая же огромная бутылка водки "Абсолют". Время от времени слуга— молодой мужчина, наш ровесник — уносит грязные рюмки и наполняет ведерко льдом. Снаружи стоит целый автопарк. На воротах – два вооруженных охранника, еще один провожает гостя внутрь. Собравшиеся обсуждают iPad mini. Садия купила свой во время последней поездки в Нью-Йорк. "Повезло тебе, что у тебя есть американский паспорт, - замечает Фарух. – Мне очень хочется туда съездить. Я жду визу уже восемь недель". Разговор переходит на больную тему – зарубежные поездки с пакистанским паспортом. Одна из девушек возмущенно рассказывает, как ее родителям отказали в визе в Америку: "Что за бред! Там что думают, они хотят Белый дом взорвать?"

В глазах мира "Пакистан" равняется "терроризму". Для молодежи из привилегированного слоя, желающей посетить Британию, США или Францию, это означает лишние проверки при получении визы, которые могут затянуться не на один месяц. "Когда я еду за границу я стесняюсь, чувствую себя так, как будто должен в чем-то оправдываться, - говорит 28-летний художник из Лахора Комаил Айджазуддин (Komail Aijazuddin). – Меня далеко не всегда к этому вынуждают, но я все равно себя так чувствуют". Газаль Раза (Ghazal Raza), 26-летняя сотрудница НКО из расположенного на северо-западе Пакистана города Пешавар, вспоминает, как ее вызвали из очереди в аэропорту Бангкока: "Они сказали, что раз у меня пакистанский паспорт, они должны провести полную проверку. Когда путешествуешь, узнаешь, что люди думают о тебе и твоей стране".

Газаль, как и многие, винит в этом СМИ, которые изображают Пакистан в чересчур мрачных тонах. Однако отношение к пакистанскому паспорту также указывает и на некоторые глубинные проблемы национальной идентичности. Когда я впервые была в гостях у Комаила в его доме в Лахоре, он показал мне напечатанную на каждой странице его паспорта оговорку: "Годен для использования в любой стране мира кроме Израиля". "Чтобы получить паспорт для выезда из страны, я должен говорить, что израильтян не существует, и что [преследуемой мусульманской секты] ахмадитов не существует, и что я верю в Пророка и в последнее Божественное Откровение, - рассказал он мне. – Хорошо, но израильтянам-то что с этим делать?"

Любая национальная идентичность – сложная вещь, но в Пакистане она особенно сложна. Этой стране, созданной в 1947 в качестве дома для индийских мусульман, всего 66 лет. У нее масса проблем — трудности в экономике, тяжелый энергетический кризис и, да, терроризм, — и сейчас часто говорят, что она стоит на перепутье. Ее отличает один из самых больших в мире "молодежных бугров" - 38% ее населения младше 15 лет. На выборах этого года 30% всех зарегистрированных избирателей было меньше 29 лет. Молодежь стала невиданным ранее фактором политической демографии. Исследования, проводившиеся в самых разных странах, показывают, что высокий процент молодежи, особенно молодых мужчин, в обществе может вызывать социальную напряженность и приводить к серьезным переменам. В нынешнем непредсказуемом контексте основным вопросом остается, что это будут за перемены.

Разумеется, стереотипные юные пакистанские радикалы, скандирующие: "Смерть Америке" - это крошечное меньшинство. Для пакистанского общества характерен большой разрыв между богатыми и бедными, поэтому говорить о некоей единой "молодежи" невозможен. В бедных сельских районах мало что изменилось с 19 века, и молодежь в них по-прежнему живет в традиционной феодальной системе. Эти территории населены не так густо, как города, и у их обитателей – как у молодых, так и у старых – нет ни образования, ни рычагов, чтобы изменить статус-кво.

В больших городах у молодежи есть доступ к образованию, к интернету (что очень важно) и - благодаря все более открытой медиа-культуре – к информации. Однако даже между этими образованными горожанами есть серьезные различия в области возможностей и взглядов на мир. В Пакистане очень сильно классовое разделение. Традиционная "элита", которая так себя и называет, всегда состоит из одних и тех же семей. Это богатые промышленники, землевладельцы, провинциальная знать и аристократы. Часто говорят, что в нее входят примерно 400 семей, но на деле она, вероятно, составляет примерно 2% населения. Из этого класса происходят пакистанские политические династии: Шарифы (недавно вернувшиеся к власти) - промышленники, Бхутто (недавно проигравшие выборы) - землевладельцы. Эти люди, к которым, в частности, принадлежали участники упомянутой выше вечеринки в Карачи, часто говорят по-английски даже у себя дома. Они в основном учились за границей, имеют зарубежную недвижимость, пьют спиртное и их мировоззрение ближе к западному, чем у большинства соотечественников.

Однако за десятилетия ряд важных институтов – таких, как армия, - создал "новые элиты", соперничающие со старыми имущими классами в богатстве и образованности, но обычно более социально консервативные. Их представители чаще всего не употребляют алкоголь и заключают браки по родительской договоренности. По наиболее убедительным оценкам к этой группе принадлежат примерно 10-15% пакистанцев. Средний класс в целом – столь же трудноопределимое явление в Пакистане, как и в любой другой стране, объединяющее широкий спектр вариантов жизненного опыта (от "новых элит" до людей, которые живут чуть выше черты бедности), составляет, предположительно, около 35%. Именно этот возникающий класс многие считают вероятной движущей силой социальных перемен.

К несчастью, изрядная часть образованной молодежи просто хочет покинуть страну. Когда я в прошлом году приехала в Пакистан, чтобы работать журналистом, и некоторое время жила у родни в Карачи, мои сверстники меня часто спрашивали: "Зачем тебе здесь жить, у тебя же есть британский паспорт?" Родители всеми силами стараются обеспечить своим детям иностранные паспорта, рожая за рубежом или получая гражданство в других странах. Для детей из самых богатых семей нормально учиться в США, Европе или Канаде – и на родину многие из них возвращаться не хотят. Представители традиционной "элиты" живут как в осаде. В их домах обычно присутствует вооруженная охрана, и многие не выбираются в город без водителя или телохранителя. "Всем нужна стратегия выхода, - отметил Комаил. – Похищения и угрозы стали обычным делом".

Пакистан, по большей части, мало напоминает тот нищий и захолустный рассадник терроризма, которым его изображает пресса. Лахор, Исламабад и Карачи – это города с роскошными домами, прекрасными ресторанами и оживленными торговыми районами. Тем не менее, нестабильность стала здесь – особенно в Карачи, самом опасном из больших городов - постоянным фоном жизни.
В прошлом году я ужинала с компанией богатых молодых женщин из Карачи. Беседа в основном вертелась вокруг перевозки дизайнерских сумок самолетом: что лучше, сдавать их в багаж - с риском их лишиться - или брать с собой в салон, несмотря на неудобство? Этих женщин не интересовали талибы, предстоящие выборы, игры разведок. Тем не менее, вскоре разговор перешел на нарастающую нестабильность обстановки в городе – оказалось, что Саире, возможно, придется из-за нее проводить свадьбу не там, где она планировала. "Наверное, плохо, что наша единственная реакция на такие вещи: “Ой, там перестрелка, куда же мы теперь пойдем ужинать?”" – признала Саира. Однако подобное равнодушие характерно для многих. Люди хотят изолировать себя от внешнего хаоса. Богачи тратят огромные суммы на личную безопасность и покупают дизельные генераторы для страховки от частых отключений энергии. Хотя игнорировать нестабильность не всегда получается, деньги могут многое сгладить и обеспечить своим владельцам роскошную и комфортабельную жизнь, подталкивающую их не думать об изменении общества.

Впрочем, не все ищут "стратегию выхода". Возможно, пакистанцы относятся к своей стране без особого оптимизма, но национальную гордость это не отменяет. В июне я брала интервью у главы окружного департамента здравоохранения из Равалпинди. Он был очень рад услышать, что я наполовину пакистанка, но когда он узнал, что у меня только британское гражданство, сразу помрачнел. "Если бы у вас был ребенок-инвалид, вы бы его бросили? – спросил он. – Если нет, то не бросайте и Пакистан. Это ваше происхождение, и вам нужно иметь документ, который будет это подтверждать".

Это национальное чувство встречается на самых разных уровнях общественной структуры. Многие образованные пакистанцы хотят работать во благо своей страны. 26-летний общественный активист из Карачи Билал Масуд (Bilal Masood) получил грант на обучение в престижном университете в Дании, и мог остаться за границей, однако вернулся после учебы в Пакистан. "Многие думали, что я не вернусь. Молодым трудно найти здесь работу. Страна страдает от терроризма и коррупции. Но я хочу приносить пользу Пакистану". Билал сотрудничает с Организацией пакистанской молодежи (ОПМ) – неполитической структурой из Карачи, фокусирующейся на социальной работе. ОПМ была основана 26-летним Сабихом Хасаном (Sabieh Hasan) и группой его друзей. Сперва они общались в Facebook. "Мы тогда были студентами, - рассказывает Сабих. – Мы подумали, что вместо того, чтобы тратить время впустую, мы должны вести конструктивные дискуссии, помогать друг другу, распространять образование, улучшать имидж страны". Как и многие пакистанцы - независимо от возраста и происхождения - он очень обеспокоен плохим имиджем Пакистана. "Мы хорошие люди, мы не террористы", - говорит он.

Работа Билала и Сабиха продолжает мусульманскую традицию помощи нуждающимся. Эта идея вплетена в национальное сознание: даже сибаритствующая молодежь, которой никогда не придет в голову всерьез заняться общественной деятельностью, традиционно отдает остатки заказанного в ресторане бездомным и возит в машинах бутылки с водой для уличных детей. При этом, хотя благотворительность одобряется обществом, социальную работу не принято рассматривать как основное занятие – особенно в кругах нового среднего класса, где приоритетом чаще всего считают хорошую зарплату. "Шесть лет назад, когда я основал организацию, мои родственники считали, что я зря трачу время. Теперь они так не думают", - говорит Сабих.

Несмотря на апатию молодых представителей общественной верхушки, среди молодежи много политически активных. У всех крупных партий есть энергичные молодежные крылья и перед выборами этого года все партии гонялись за голосами молодых избирателей. В сам день выборов, 11 мая, на улицах было полно ликующей молодежи с партийной символикой. Этот всплеск политической активности молодых представителей среднего класса отражает растущее чувство того, что у них, наконец, появилась возможность влиять на систему, в которой долго господствовали политические династии и военные диктаторы.

Альянс молодежи Пакистана (АМП) был основан в 2007 году для противодействия введенному генералом Первезом Мушаррафом чрезвычайному положению. Его флаги можно видеть на протестах по всей стране. Я встретилась с его основателями 26-летним Али Аббасом Заиди (Ali Abbas Zaidi) и 28-летней Марьям Канвер (Maryam Kanwer) в кафе в исламабадском районе Кохсар-маркет. Согнувшись над ноутбуком за столиком на людной площади, они обсуждали какой-то проект. "Ситуация с идеологическими направлениями в Пакистане сложна и способна сбить с толку. Кто правый, кто левый понять бывает трудно, - объясняет Заиди. – Все мы – выходцы из образованных семей среднего и высшего класса". "Кстати, мы за светский Пакистан – только не надо говорить об этом громко. – смеется он. – Не надо потому, что слово “светский” пакистанские муллы понимают неверно. Они называют это “безбожием” — а светскость это не безбожие. Если поговорить с любым в тех районах Исламабада, где живет средний класс, взгляды у него окажутся вполне светскими и терпимыми. Однако люди сбиты с толку, потому что государственная машина пропагандирует определенное мировоззрение – гипернационалистическую, религиозную версию “пакистанства”".

Люди по всей стране устали от радикальных и нетерпимых изводов ислама, говорит Газаль, сотрудница НКО из Пешавара. Она рассказывает, как несколько месяцев назад какой-то мулла в северном округе Хангу заявил, что жениться на женщинах, работающих в НКО, запрещено. "Я не считаю себя неверующей, но этих лицемерных мулл я просто не выношу. Честно сказать, они даже не разбираются в религии".

В Пакистане, как и в Индии, религия – больной вопрос, обсуждение которого в любой форме может иметь серьезные последствия. Художник Комаил из Лахора, откровенно исследует границы представлений о кощунстве в своих замечательных картинах, посвященных истории ислама - и особенно шиизма - и использующих художественный язык западных мастеров. В прошлом году его сайт взломала исламистская организация из Бангладеш, объявившая его богохульником. Когда Комаил восстановил сайт, его опять взломали.

"Я опасаюсь за состояние нашего искусства, - сказал он мне. – Я не знаю ни одного художника, писателя, танцовщика или исполнителя, которому не угрожали бы насилием или который время от времени не вынужден был бы думать об отъезде за границу. Ни одного. Талибы угрожают не всем, но все в той или иной степени прибегают к самоцензуре". Тем не менее, Комаил решил вернуться в Лахор из Нью-Йорка, где он задержался на какое-то время после учебы, хотя и "не чувствовал, себя частью тамошнего мира". Напротив, "все, что исходило из Пакистана, было родным. Вернуться сюда было фантастическим опытом с профессиональной точки зрения – здесь так много всего, с чем можно работать".

Как-то раз в жаркий и душный день я посетила семестровую выставку в Школе искусств и архитектуры долины Инда в Карачи. Многие из скульптур, видеосюжетов и рисунков были посвящены фигуре женщины, темам скромности и религии. "Искусство здесь очень социально, - объяснил Комаил. – Оно напрямую и в открытую отражает общество".
 
Это относится не только к изобразительным искусствам. 22-летний Адиль Омар (Adil Omar) считается ведущим рэпером Пакистана. В отличие от прочих – пока немногочисленных - певцов, работающих в этом быстро развивающемся жанре, он выступает по-английски, а не на пенджабском и не на урду. На свою знаменитую песню "Пакистанский Рэмбо" ("Paki Rambo") Адиль снял комедийный клип, в котором он и его друзья "отрываются" в Исламабаде. Слова песни – смесь рэповских клише (будешь, с…, выступать по морде дам) и отсылок к актуальным для Пакистана темам ("зря болтать не буду - я не закон о кощунстве вам"). "Я считаю, что Пакистан – лучшее место, чтобы творить музыку, искать вдохновение, видеть всякое, - утверждает Адиль. – Он нестабилен. Он держит тебя в форме. Он может дать много замечательных сюжетов. Он прекрасный, волнующий, странный, необычный".

Однако пакистанское гражданство влияет на то, как тебя воспринимают не только на паспортном контроле в аэропорте, но и в музыкальной индустрии. Когда в 2011 году вышел "Пакистанский Рэмбо", это вызвало шумиху в иностранной прессе. "Мне было забавно, что все называли это песней об “истерзанном войной Пакистане”, - говорит Адиль, передразнивая британский акцент. – А я написал ее просто для смеха – никакого смысла в ней нет. Я, конечно, был доволен этими искателями глубоких смыслов - они обеспечили мне известность, но я не хочу, чтобы меня навечно зачисли в политическое искусство или в “пакистанский рэп”. Я просто парнишка из Исламабада— продукт своей страны и ее окружения".

В некоторых песнях Адиля упоминаются проблемы Пакистана — цензура в "Пакистанском Рэмбо", похищения, кислотные ожоги и террористы-самоубийцы -  в вышедшем в этом году "Летнем времени" ("Summertime"), но подробно о них не говорится. "Я просто рисую картину, - говорит рэпер. – Я не собираюсь читать проповеди".

Говоря с пакистанской молодежью, я постоянно сталкиваюсь с недовольством тем, насколько стереотипно Пакистан воспринимают за границей. 24-летняя Туба Масуд (Tooba Masood) учится в Лондоне в магистратуре по журналистике. Раньше она работала в The Express Tribune – одной из главных англоязычных газет Пакистана. Ее сильно раздражает то, какой ее родину изображает британская пресса. "Даже если ты пишешь о еде, нужно упомянуть о талибах, а то никому интересно не будет", - сказала она мне в Лондоне за чашкой кофе.

Лишь немногие вне страны понимают, какой взрыв происходит сейчас в пакистанских СМИ. После десятилетий жесткой государственной цензуры сначала - при Мушаррафе - разрешили частные СМИ, затем гражданские власти смягчили правила еще больше. Сейчас в стране, в которой раньше существовала только государственная Пакистанская телевизионная корпорация (PTV), появились около 90 телеканалов. Это серьезно сказалось на балансе сил: СМИ выводят на свет коррупционные скандалы и даже, по мнению многих, предотвратили государственный переворот. Быстрое распространение социальных сетей— в Пакистане 30 миллионов пользователей интернета — позволяет молодежи общаться друг с другом и увеличивает возможности высказаться. Вещательные и печатные СМИ откровенно критикуют правительство. В стране теперь разрешены индийские фильмы и телепередачи. Моя бабушка, переехавшая в Лондон 40 лет назад, была поражена, когда я ей сказала, что последний болливудский фильм с индийской звездой Шахрухом Ханом (Shahrukh Khan) шел в Пакистане в широком прокате.
Большая часть молодежи приветствует это смягчение. Разумеется, традиционная элита всегда соприкасалась с иностранными культурами. Многие ее представители привыкли к визуальному и музыкальному языку западной культуры. Однако многие, особенно в новом среднем классе с его социальным консерватизмом, хотя и рады большей свободе слова, но опасаются размывания пакистанской культуры.

"Медийная революция все меняет, - утверждает Билал, активист ОПМ из Карачи. – Но всегда ли это хорошо? Не теряем ли мы нашу идентичность? Не движемся ли к западной культуре? Не утратим ли мы наш язык? Обо всем этом нужно подумать. Мы идем к современности, но нам нужно понимать и наши старые ценности. Ценности, уважения к старшим, родительского авторитета, заботы о родителях глубоко укоренены в нашем обществе и не должны меняться". Его коллега Сабих разделяет его опасения: "Мы – мусульманская страна, так почему выходной у нас в воскресенье, а не в пятницу? Если мы продолжим показывать нашим детям индийские мультфильмы, они выучат хинди вместо урду. Приоритетом должны обладать наш язык, наша культура, наши традиции и наши ценности".

В последнее время в Пакистане среди людей всех возрастов и из всех классов крайне популярны турецкие телесериалы. Их показывают в прайм-тайм – правда, низкие женские декольте цензоры затушевывают. "Почему бы не продвигать наши, пакистанские, сериалы с нашими актерами? СМИ должны транслировать нашу идентичность, а не чужую", - говорит Билал.

В целом такие опасения вполне обычны для развивающейся страны в эпоху. Однако в Пакистане идея утверждения определенных ценностей всегда находит дополнительный отклик из-за того, что сама природа пакистанской идентичности остается спорной. Многие здесь считают либеральные ценности сугубо западным явлением, несмотря на долгую историю местного феминизма и просветительства. Другие, напротив, связывают исламизацию исключительно с влиянием Саудовской Аравии, несмотря на то, что Пакистан и был основан как страна для мусульман. К тому же существует языковая проблема. Английский – язык колонизаторов, но с ним проще найти работу. К тому же он служит признаком статуса. Богатая молодежь свысока смотрит на тех, кто говорит по-английски с сильным акцентом, но при этом признает, что с трудом читает на урду. Напротив, в "новых элитах" многие считают урду предметом национальной гордости, хотя родными языками пакистанцев чаще бывают распространенные в провинциях пенджабский, пушту и синдхи.

Перед стремящейся к переменам молодежью помимо культурных проблем стоят технические и логистические. Салману Сарвару (Salman Sarwar) 28 лет, он певец и при этом работает консультантом по развитию бизнеса. Когда я приехала в его офис – переоборудованный дом в Исламабаде, который он делит еще с несколькими фрилансерами, за окном было 45 градусов. Внутри не работало электричество – его отключают в столице каждый день примерно на восемь часов. "Как можно работать с этими отключениями? – возмущался Салман. – Молодежь расстроена, деморализована, лишена надежды. Напряженность – смерть для творческой работы. А у нас тут сплошные напряженность и разочарование".

Постоянные отключения электричества очень изматывают. В Карачи, где я жила в семейном доме, в котором были генератор и прислуга, чтобы его обслуживать, я почти не замечала энергетического кризиса. Когда я переехала в собственную квартиру в Исламабаде, он до меня добрался: я начала постоянно просыпаться по ночам, когда отключался кондиционер, и в комнате поднималась температура, звонки по Skype прерывались, когда глох ноутбук, я начала приходить на деловые встречи с влажными волосами из-за неработающего фена. Покупая генераторы, "элитарии" решают одну проблему, но создают другую. Распространяется специфический подход: зачем платить за электричество, если я сам себя им снабжаю? Зачем оплачивать услугу, которую не получаешь? Самая богатая часть общества платит большие деньги, чтобы сохранять свои стандарты жизни – и в итоге оказывается еще более отчужденной от общества в целом.

Журналистка Туба - как и многие среди молодежи – согласна с Салманом: "Все в депрессии и никому нет до этого дела. Посттравматические стрессовые расстройства встречаются повсеместно, но идти к психотерапевту люди боятся, так как если об этом узнают, это может означать проблемы с работой и браком".

Разумеется, важность брака и семьи – это та традиция, которая не размывается. Большинство ориентированных на карьеру людей старше 20 лет ориентированы также и на брак. Хотя "браки по любви" признаются все более приемлемыми, в браке остается элемент сделки: для семьи он может служить средством обеспечения статуса и приобретения собственности. Кроме того, молодые люди – особенно те, у кого строгие родители, – видят в браке способ обрести независимость и покинуть родительский дом.

В разных сегментах общества супругов ищут по-разному. Среди присутствовавших на вечеринке в Карачи молодых представителей "элиты" многие состояли в браке или были помолвлены. При этом все они сами выбирали своих партнеров, но их родители были уверены, что эти партнеры будут из "правильного" социального круга. Многие до свадьбы открыто поддерживали романтические отношения. В среднем классе родители обычно ожидают, что дети вступят в брак с теми, кого для них выберут, и не одобряют культуру свиданий – хотя сейчас многое меняется. Али, основатель АМП, - выходец из военной семьи. Недавно его сестра впервые за семь поколений вышла замуж за человека, не входящего в расширенную семью. Это стало прецедентом и теперь Али тоже позволят самому выбрать невесту. В такой же ситуации находятся и многие из друзей Али. "Наши родители хотят, чтобы их сыновья и дочери играли свадьбы, заводили детей, добивались финансовой стабильности, обзаводились домами и машинами, - говорит он. - Это пакистанская мечта! Но мы этого не хотим. Мы хотим, чтобы страна стала лучше. Мы хотим, чтобы общество излечилось от своих болезней".

Для многих других ничего не изменилось. 27-летняя Айша Малик (Aisha Malik) из Лахора восемь лет училась и работала в Канаде. Хотя она долго жила независимо от родни, сейчас ее консервативные родители жестко ограничивают ее социальную жизнь. "Я отчаянно хочу замуж, но мне не позволяют никуда ходить и ни с кем встречаться. Мои родители знакомили меня с несколькими мужчинами, но никто из них мне не понравился. Насильно они меня замуж не отдадут, но выбирать мне придется из тех, кого они предложат". Временами легко забыть, насколько патриархально пакистанское общество: большинство женщин из верхушки среднего класса и "элиты" имеют хорошее образование и работают на хороших местах. В общественной жизни тоже заметно немало женщин. Однако когда речь заходит о семье, традиции зачастую продолжают преобладать.

Сдвиги и противоречия систем ценностей порождают двуличие. "В Пакистане есть лицемеры, которые ходят на свидания, но на людях выступают против них, - говорит Али. – Или пьют, но при этом публично заявляют, что готовы умереть за ислам". Разумеется, мусульманам, которые составляют до 94% населения Пакистана, алкоголь запрещен, однако всякий, кто может за него заплатить, легко его достает. Большинство богачей знают бутлегеров, продающих импортное спиртное. Пакистанские мужчины известны пристрастием к виски. Их сыновья его тоже любят, но большая часть молодежи даже не думает о том, чтобы пить алкоголь при родителях. Вдобавок, в новых, консервативных элитах многие не пьют спиртного по религиозным соображениям.

"В Пакистане непросто сходить повеселиться, - говорит Туба. – Нужно знать кого-то, кто знает еще кого-то, ехать придется к кому-то домой или пить в машине. И в любом случае тебя может поймать полиция и потребовать денег". Она рассказывает, как однажды чуть не попалась полиции: "Ты думаешь, что никогда больше не будешь так делать – а потом все равно делаешь".

Называть Пакистан страной противоречий – это, конечно, журналистское клише, но в нем, как и в большинстве клише, есть зерно истины. Жизнь для молодежи бывает здесь трудной. Ты везде сталкиваешься с коррупцией – хоть при поиске работы, хоть при оплате дорожных штрафов. Безработица свирепствует. Личная свобода ограничивается – как из-за вопросов безопасности, так и из-за социального консерватизма и особенностей проживания в расширенной семье. С другой стороны, у повседневной жизни в стране есть много положительных сторон. Пакистанская молодежь говорит, что здесь открывается много возможностей и что в Пакистане проще создать бизнес и преуспеть в профессии, чем на Западе. Она гордится национальным юмором, культурой гостеприимства и общинным духом. У них нет ни ночных клубов и баров, но они умеют получать удовольствие от жизни – и получают его.

Несмотря на откровенно выражаемый многими пессимизм, и в политике, и в общественной деятельности и в искусстве Пакистана чувствуется заряд энергии. Благодаря СМИ молодежь осознает, что она – мощный и продолжающийся усиливаться демографический фактор, а благодаря расширению свободы слова чувствует, что может влиять на общество, каким бы проблемным и расколотым оно ни было. Если старшие поколения устраивала возможность сводить концы с концами, то молодежь на фоне нарастающих социальных проблем не может на этом остановиться: она должна переделать общество, чтобы Пакистан стал местом, проживанием в котором она сможет гордиться.

Оригинал публикации: I’m no terrorist