Отрывки из книги американского военного корреспондента Марка Гейна "ЯПОНСКИЙ ДНЕВНИК" (1948)

21 мая 1946

ТОКИО

В конце прошлого года один полковник рассказал мне любопытную историю. Речь шла об "Ассоциации отдыха и развлечений" - величайшей в мире компании по торговле живым товаром.

9 сентября, за два дня до вступления в Токио, 1-я мотомеханизированная дивизия блокировала дорогу близ Циофу на пути к Токио. Все были в волнении: хотя до сих пор все шло гладко, никто не мог сказать, чего следует ожидать от фанатичной японской военщины, когда оккупанты войдут в столицу. Американцы следили за каждой тенью и вскакивали при каждом шорохе.

Глубокой ночью американцы услышали звук приближающегося грузовика… Когда он был уже близко, один из часовых закричал: "Стой!" Грузовик остановился, и оттуда вышел японец и группа молодых женщин. Осторожно они направились к ожидавшим их солдатам.

Когда они подошли совсем близко, японец остановился, почтительно поклонился и сказал:

"Привет от "Ассоциации отдыха и развлечений"!

Этот рассказ, а также отдельные слухи об этой организации, которые доходили до нас время от времени, заставили нас с Кохрэном отправиться сегодня днем в правление этой организации. Мы остановили свою машину на Гтнзе, главной улице Токио, и поднялись по лестнице в главную контору, помещавшуюся в большом шумном зале, где сидело множество клерков, машинисток, счетоводов. В связи с отсутствием президента Ассоциации, нас встретил его "главный советник" Масанао Канецика. Канецика был изысканно одет, отлично владел английским языком, которому он выучился за время своей многолетней работы ресторатором в Соединенных Штатах. Расторопный и деловитый, Канецика рассказал нам историю Ассоциации.

"15 августа 1945 г., - сообщил нам Канецика, - в день, когда император объявил об окончании войны, японское полицейское управление вызвало к себе президентов семи главных увеселительных компаний в Токио. Среди них были компании, ведавшие ресторанами, кабарэ, чайными домиками гейш и публичными домами. Начальник управления обратился к президентам со следующими словами:

"Господа, - сказал он, - в Японию прибывает американская армия. Мы боимся, что американцы причинят вред нашим женщинам – нашим женам, дочерям и сестрам. Нам нужен амортизатор. Кроме того, мы хотим, чтобы американцам понравилось здесь и чтобы они стали нашими друзьями. Поэтому правительство приказывает вам создать центральную ассоциацию, которая будет заботиться о развлечении американцев".

"А как же быть со средствами?" - спросил кто-то из них.

- Правительство позаботиться о том, чтобы вы не нуждались в средствах.

Так 23 августа, еще до того, как американцы вступили на японскую землю, была создана эта Ассоциация на кооперативных началах.

К тому времени, когда командование запретило американцам посещать токийские публичные дома, дело в Ассоциации было поставлено на широкую ногу. В ее центральном управлении насчитывалось 450 служащих, на службе у нее состояло 2 тысячи танцовщиц (большинство которых, если не все, нелегально занимались проституцией) и 350 явных профессионалок.

Для женщин, состоявших на службе в Ассоциации, имелось два лазарета. Она рассылала своих агентов в сельские местности Японии и в города, подвергавшиеся сильной бомбардировке, для вербовки подходящих служащих. В Токио сейчас официально насчитывается 668 публичных домов, в которых числится 8 тысяч женщин, однако Ассоциация находится все же вне конкуренции. У нее самые хорошенькие девушки, покупающие одежду у компании в кредит! У нее на службе находятся такие люди, как Канецика, которые обеспечивают "культурное обслуживание" посетителей, и, наконец, она пользуется покровительством японского правительства.

28 мая 1946

ТОКИО

Четыре дня назад в комнате N506 в Форести-билдинг, по соседству с личным кабинетом генерала Макартура, было созвано совещание почти всех отделов штаба для разработки директив по удалению военных преступников из экономического аппарата Японии. Это совещание явилось одной из важных вех в истории оккупации.

Страсти разгорелись уже на самом совещании, а ожесточенные споры, продолжавшиеся и после его окончания, еще сильнее накалили атмосферу. У меня побывало не меньше шести человек, с возмущением рассказывавших мне о том, что происходило на совещании. Это возмущение нетрудно понять. Уже то, что участники совещания не решались изгнать людей, субсидировавших агрессию, было достаточно плохо само по себе. Но еще хуже было то, что это совещание явилось кульминационным пунктом в возрождении политической школы, базирующейся на принципах: "Япония – наш оплот" и "Не будем уничтожать наших лучших союзников". Одной из многих жертв конференции было содержащееся в Потсдамской декларации обязательство "навсегда" устранить "власть и влияние тех, кто обманул и ввел в заблуждение народ Японии, заставив его идти по пути завоевания мирового господства".

Как и на прошлогоднем совещании по поводу политической чистки, присутствующие немедленно разделились на два непримиримых лагеря. В один из них входила крепко спаянная фаланга четырех отделов штаба: G-1 (личный состав), G-2 (разведка), G-3 (планы и операции) и G-4 (снабжение). Эта группа нашла союзников в таких отнюдь не военных учреждениях, как дипломатический отдел и отдел гражданских средств сообщения. В другом лагере в неравных условиях оказались разрозненные представители трёх отделов, составляющих подлинную администрацию Японии: отдела гражданской информации и просвещения, отдела по делам японского правительства и научно-экономического отдела.

Совещание началось в атмосфере общего согласия. Все признавали, что Потсдамская декларация действительно требует проведения чистки. Но на этом согласие кончилось. Один из представителей военного лагеря отметил, что в декларации не указано, когда именно должна быть проведена чистка. Другой подверг сомнению силу декларации "при существующих обстоятельствах". Макс Бишоп, представитель государственного департамента, подчеркнул это положение словами:

"Потсдамская декларация не является неприкосновенным документом".

Мой друг полковник Кресуэлл был одним из наиболее активных представителей военного лагеря.

"Если бы теперь понадобилось, - сказал он, - снова написать Потсдамскую декларацию без нажима со стороны общественного мнения, страстей и волнений, она оказалась бы совершенно иной". Затем он перешел от созерцательного подхода к проблеме к действенному:

"К чорту Потсдамскую декларацию!"

Как только образовался водораздел между двумя лагерями, военная группа начала утверждать, что мы не можем рисковать, удаляя компетентных людей из экономического аппарата Японии.

По словам Кресуэлла, один из главных дефектов Потсдамской декларации и подобных ей документов заключается в том, что они основываются на предположении, будто каждый фабрикант оружия является милитаристом.

"Посмотрите на политическую чистку, которую мы провели в январе, - сказал он. – Теперь выясняется, что мы вынуждены дисквалифицировать и удалить из общественной жизни людей, которые вступили в "Ассоциацию помощи трону" [тоталитарная партия военного времени] и другие подобные организации с единственной целью – оказывать на них сдерживающее влияние".

Бишоп согласился с ним, выдвинув аргумент о том, что эта директива "не в интересах Соединенных Штатов".

Однако больше всех других меня поразили три замечания, которые как бы определяли новую политическую погоду в Японии.

Кресуэлл: "Может наступить время, когда нам будет нужна сильная Япония.

Второй полковник: Мы не должны экспериментировать с японской экономикой.

Третий полковник: Оглянитесь назад на чистку в японской армии. Она привела к ослаблению наших собственных тактических позиций.

Мало того, что мы отказываемся от всех наших высоких идей преобразования японской экономики или откровенно говорим о ремилитаризации Японии. Некоторые из наших дошли уже до того, что даже уничтожение нами японской армии считают ошибкой. Подобно британским консервативным делегатам, выступавшим на конференции Института тихоокеанских отношений за семь месяцев до капитуляции Японии, полковники, очевидно, сожалеют об исчезновении японской армии "как стабилизирующего элемента в период хаоса".

23 июня 1946

ТОКИО

Шесть месяцев назад, перед тем как отравиться, принц Коноэ написал тоненькую книжечку мемуаров, в которых он подробно, шаг за шагом, рассказал о вступлении Японии в войну. Одна из наиболее очевидных задач его мемуаров заключалась в том, чтобы изобразить Тодзио архизлодеем и поджигателем войны. В противоположность ему, Коноэ изображает самого себя доблестным борцом за мир.

На основании данных, полученных мной сегодня, я склонен назвать принца ловким лжецом.

В сентябре 1940 г., когда премьером был Коноэ, японское Печатное управление получило от правительства распоряжение начать печатание "оккупационной валюты". Это были японские военные банкноты, предназначенные главным образом для обращения в районе Южных морей: на Филиппинах, в Бирме, Малайе и Индонезии.

В мае 1941 г., когда премьер Коноэ "боролся за мир", Печатное управление начало отправлять банкноты на хранение в Японский банк.

В ноябре 1941 г., тотчас же после того как Тодзио сменил Коноэ на посту премьера, Японскому банку был отдан совершенно секретный приказ о сдаче валют военным казначействам.

Из этих фактов, только что обнаруженных американской разведкой, явствует, что политика была преемственной, независимо от того, был ли премьером "миротворец" Коноэ или злодей Тодзио. Это является лишь новым подтверждением того, что Япония отнюдь не внезапно решила начать агрессию. Она долго и тщательно готовилась к ней, причем армия, правительство и крупная буржуазия действовали сообща.

Это очень важный факт. Он имеет особое отношение к новейшим попыткам доказать, что только Тодзио и некоторые из его друзей-заговорщиков должны считаться военными преступниками. Самому богу известно, какая тяжкая вина и без того лежит на Тодзио. Но отвратительно смотреть на всех этих людей, начиная с императора и премьера Иосида, которые вскакивают в благородном негодовании и кричат: "Он все это сделал один!"

Еще более многозначителен тот факт, что многие американцы сочли выгодным распространять этот новый миф. Некоторые из них – в особенности высшие власти в штабе оккупационных войск – отдают себе отчет, что опровергнуть это положение – значило бы признаться в том, что большинство людей, которых мы держим у власти, включая императора, в действительности должно быть предано суду и приговорено к смертной казни через повешение.

Другие группы – главным образом бывшие изоляционисты – вынуждены высказываться в защиту этого нового мифа, для того чтобы сохранить за собой возможность обвинять президента Рузвельта в том, что он "спровоцировал" Японию такими мерами, как эмбарго на нефть, объявленное в июле 1941 г. Нетрудно представить, какова будет судьба этой версии, когда будет обнаружено, что японцы печатали военную валюту для Филиппин за пятнадцать месяцев до своего нападения на Пирл Харбор.

2 июля 1946

ТОКИО

Вот уже несколько недель служащие отдела гражданской информации и просвещения заняты разработкой мероприятий, которые могли бы дать простым смертным возможность критиковать императора, не подвергаясь опасности попасть за это в тюрьму. Проект прошел все соответствующие инстанции, пока не достиг начальника отдела. Тот отверг его, объяснив, что "момент неблагоприятен". Таким образом, по крайней мере на ближайшее время, император останется в законодательстве страны на правах самодержавного полубожественного монарха.

Это согласуется с секретным приказом Вашингтона, который вызвал здесь много оживленных толков. Этот приказ был дан генералу Макартуру Комитетом координации иностранных, военных и морских дел в середине апреля и настолько резко отличался от взглядов, высказывавшихся нами до сих пор, что в нем нельзя не увидеть резкой перемены нашей политики в Японии.

В приказе из Вашингтона говорится приблизительно следующее:

"Хотя Соединенные Штаты являются решительным сторонником установления в Японии республиканской формы правления, сам японский народ, очевидно, сочувствует императорскому строю. Поэтому генералу Макартуру даются инструкции помочь японскому народу в развитии конституционной монархии и сохранении императорского строя.

Прямой нажим на императорский строй ослабил бы демократические элементы и, наоборот, усилил бы крайние партии – как коммунистов, так и милитаристов. Верховному главнокомандующему поэтому приказано тайно содействовать популяризации личности императора не как существа божественного происхождения, а как человека.

Настоящий приказ не должен быть известен японскому народу.

Мне давно известно о попытках одного американского генерала, находящегося здесь, убедить министерство императорского двора, чтобы оно изменило свою политику в вопросах информации общественности.

"Пользуйтесь рекламой, - говорит он министерству. – Смотрите на императора, как на товар, который надо продать народу".

И все же я нахожу вашингтонский приказ удивительным. Почти до последнего дня войны офицеры из отдела психологической войны при штабе генерала Макартура действовали на основании приказов, в которых император рассматривался как военный преступник. И даже если отвлечься от этой прежней деятельности Макартура, трудно представить себе армию Соединенных Штатов в роли советника Хирохито по вопросам информации общественности, занятую попытками навязать этого трусливого маленького человечка его собственному народу. В первые дни после победы можно было считать целесообразным использование Хирохито, чтобы обеспечить исполнение наших приказаний. Новый приказ выходит далеко за пределы целесообразности и относится к области высокой политики дальнего прицела, которая представляется мне глубоко антидемократичной и, выражаясь современными штампами, глубоко антиамериканской.

18 июля 1946 г.

ИВАКУНИ

Сегодня утром вылетел из Токио на самолете в Хиро­симу и Нагасаки, чтобы написать несколько очерков по случаю первой годовщины взрыва атомной бомбы. Пер­вая остановка была на британской базе близ Хиросимы.

19 июля 1946 г.

ХИРОСИМА

Рано утром мы поехали в Хиросиму. Это была трудная поездка по ухабистой дороге, неровной, как стиральная доска. Картина разрушений медленно приближалась к нам. В одной деревушке мы заметили первые потрескавшие­ся стены, в другой - несколько разрушенных домов. После этого признаки разрушений стали нарастать, пока мы не добрались до местности, где все было сдвинуто с места, где кирпичи обратились в пыль, а опаленная почва имела ржаво-коричневый цвет. Наконец, мы достиг­ли реки и здания на берегу, где 6 августа 1945 г. упала первая атомная бомба. Здание напоминало обсерваторию и частично сохранило свою форму, но его стены были разрушены, крыша и потолки обвалились, а металлические части с приставшими к ним кусками цемента бессильно обвисли. Мост, находящийся поблизости, имел такой вид, как будто мощная рука оттолкнула его в сторону, раскрошив цемент и согнув металл.

Мы проехали по мосту к самому большому из уцелевших зданий. Это был восьмиэтажный универмаг, в котором теперь, очевидно, было размещено много различных уч­реждений. Большая часть фасада скрывалась под двумя огромными плакатами, рекламирующими возвращение к нормальной жизни: это была реклама кинофильмов "Ка­сабланка" и "Бэби на Бродвее". На упитанных "бэби" было минимальное количество одежды, и на этом фоне поврежденных зданий, наряду с бедно одетыми людьми, проходившими под ними, они были похожи на жестокие карикатуры.

Муниципалитет представлял собой большое низкое железобетонное здание, одиноко стоящее среди обширного безлюдного, незастроенного пустыря. Стекла в окнах почти всюду были выбиты. Внутри здания обвалилась вся штукатурка, и даже теперь, через год после взрыва, она все еще хрустела под ногами. Мы искали мэра, но не нашли и наконец решили побеседовать с его заместите­лем. Он сказал нам, что население города, составлявшее 320 тысяч до того как была сброшена бомба и понизив­шееся через неделю после этого до пяти или шести тысяч, теперь достигло 170 тысяч. Большинство этих людей жило за городом, и в Хиросиму их влекла сила привычки, воспоминания или надежда.

Японец говорил тихим бесстрастным голосом:

"Мы считаем, что погибло 66 тысяч человек, а пострадало вдвое больше. У нас в городе было 75 тысяч домов. Две трети из них сгорело, большинство остальных зданий обвалилось. Там, на горе Хиджи... - он показал на гору, возвышавшуюся над городом, - ...там, на этой горе сломались деревья в фут толщиной. Рисовые поля на рас­стоянии восьми миль отсюда были опалены и погибли. Взрыв выбелил камни и запечатлел на стенах тени пред­метов. Вон там, на лестнице, стоял человек. Атомные лучи оставили на стене отпечаток его тела, но его самого мы так и не нашли".

Городские власти составили пятилетний план восста­новления. Но прошел год, а восстановление сводится главным образом к очистке улиц от обломков. Замести­тель мэра жаловался на то, что правительство не сделало почти ничего. Власти префектуры оказались немногим лучше. Только после напоминания со стороны англий­ского командования они заглянули на японские военные склады строительных материалов и обнаружили 15 ты­сяч "домов-полуфабрикатов" (несколько досок, несколько рам и чертеж) по 3600 иен (233 доллара) за каждый. Они также выдали каждой семье пособие в размере 1000 иен, то есть сумму, которой при существующих ценах может хватить на сотню яиц. Не все жители Хиросимы могли позволить себе роскошь покупки такого дома. Те, кто не имеет на это средств, разыскивают ржавые листы желе­за и кирпичи и сами строят себе жилище.

Население Хиросимы плохо питается. Вслед за атом­ной бомбой на него обрушились другие бедствия - тай­фуны и наводнения, которые уничтожили урожай. Про­довольствие подвозится в город нерегулярно. Люди чув­ствуют себя здесь заброшенными и мечтают о щедрости американцев, которая возместит потери, ими же при­чиненные.

"В прошлом месяце, - сказал заместитель мэра,­ мы закончили кампанию по очистке одного из районов города, продолжавшуюся месяц. Мы нашли тысячу трупов. Иногда люди начинают расчищать почву для постройки новых домов и находят убитых или отдельные части че­ловеческих тел".

Мы покинули муниципалитет и снова вышли на улицу, где нас охватил зной и странный неопределенный запах. Мимо нас прошел сильно пострадавший, еще сохранивший черные следы пожара трамвай, на подножках которо­го висели пассажиры. Электрическая проводка была вос­становлена, но поддерживающие ее металлические столбы были искривлены и изогнуты, приняв странные очерта­ния. Некоторые из них напоминали швабры, так как с их верхушек свисали старые оборванные провода. Де­ревья стояли черные и безжизненные, а трава, пробивав­шаяся небольшими участками, имела хилый вид.

Мы направились к госпиталю Красного Креста­ - сильно поврежденному белому зданию. Дежурный врач сказал нам, что масса "атомных пациентов" уже выписа­лось и осталось только десять человек. Однако специали­сты по пластической хирургии все еще работают сверх­урочно, пересаживая здоровую кожу на обожженные до неузнаваемости лица, и десятки людей все еще приходят в госпиталь с жалобами на странную слабость.

"Кто знает, в чем дело? - сказал доктор. задумчиво. - может быть, это воображение. Может быть, недостаток питания. А может быть, результат атомного излучения. Мы так мало знаем".

Он вспомнил утро взрыва. Он сам был ушиблен и оглушен, но когда обожженные и окровавленные люди целым потоком устремились в госпиталь, он пошел в операционную и начал работать среди крови, пыли и извести. Он работал весь день и всю ночь и мечтал о том, чтобы когда-нибудь кончился поток пострадавших, но они все прибывали. Наконец он потерял сознание от уста­лости, а когда пришел в себя, его уже ждали новые па­циенты.

Он сказал нам, что большинство людей пострадало от волны горячего воздуха. Следующей причиной ране­ний были разбитые стекла, а также обвалы домов и об­рывы проводов. Само здание госпиталя наглядно гово­рило о том, что произошло в тот день. При взрыве бомбы образовались волны раскаленного воздуха, распростра­нявшиеся по всем направлениям. Эти волны были до­статочно сильными, чтобы разрушить деревянные построй­ки и согнуть металлические оконные рамы, как это слу­чилось в госпитале. Все, что могло согнуться, было вы­гнуто наружу от центра взрыва. Многие из людей, не по­павших в тепловую волну, отделались. Незначительными ранениями. У тех, которые пострадали от нее, были "те­ни" на коже в тех местах, где между их телом и раскален­ной волной оказались пуговицы, оконные рамы или ветки деревьев. В колодцы попал радиоактивный песок, и ты­сячи людей страдали "атомным поносом", от которого многие умирали.

Мы разговаривали с молодой женщиной, которая в момент взрыва ожидала ребенка. Ее лицо и руки были опалены и имели темнокрасный цвет, а кожа зарубцева­лась и сморщилась, образовав розоватые, неровные склад­ки. Но ее ребенок благополучно родился и теперь лежал рядом с ней и смеялся. Защищенный от жара телом своей матери, он имел вполне нормальный вид. Мы сказали женщине, что у нее прелестный ребенок, и она радостно и гордо улыбнулась, как все счастливые матери.

Мы снова вышли на улицу, чтобы поискать там людей, с которыми можно было поговорить, и нашли несколько человек. Кое-где семьи терпеливо расчищали место для фундамента, работая голыми руками или примитивными орудиями. Женщины кормили грудных детей, мыли рис или возились с угольными жаровнями. Какой-то маленький мальчик плакал. Старик поливал крошеч­ный огород на краю большого, засыпанного мусором пустыря.

Мы вернулись к своим виллисам, которые оставили перед зданием муниципалитета, и на этот раз застали около них нескольких ребят. Мы спросили одного из них, пострадал ли он от взрыва. Он ответил, что его не было в городе, но что многие мальчики и девочки из его клас­са были здесь в момент взрыва и что у них теперь шрамы.

"На них страшно смотреть, - сказал он серьезно.­ - Мы очень жалеем их".

Мы задали ему неизбежный вопрос:

"А что ты думаешь об американцах?"

Он посмотрел на других мальчишек, на мусор, на нас. Для двенадцатилетнего ребенка он слишком тщательно взвешивал свой ответ.

"Американцы хорошие люди, - сказал он. - Они очень добрые".

15 августа 1946 г.

ТОКИО

Сегодня исполнился год с тех пор, как голос императора, записанный на восковую пластинку, сообщил его народу об окончании войны.

В этот исторический для Японии день я напрасно искал признаков самоанализа, раскаяния, проявлений того, что уроки поражения дошли до сознания. Премьер-министр опубликовал декларацию, полную общих фраз. Пресса ограничилась благонамеренными словоизлияниями. Им­ператор находился в дворцовом храме, беседуя с духами своих предков.

Но если нет раскаяния, то есть раболепие, которое кажется еще отвратительнее на фоне того самодовольства, с которым принимают его победители.

"Ниппон таймс", орган министерства иностранных дел и императорского двора, вышел с сахариново-сладкой передовой статьей, в которой говорилось:

"Даже те, кто наиболее пламенно приветствовал капи­туляцию, не могли в то время представить себе, как вели­ки будут благодеяния, которые последуют за ней... Они превосходят самые смелые надежды, которые год назад осмеливались питать только наиболее оптимистически настроенные люди..."

На первой странице была помещена декларация гене­рала Макартура, восторженно поддерживающая законо­проект о земельной реформе, которую американский штаб силой навязал японскому правительству. ("Отрадно со­знавать, что правительство проявило мужество и реши­мость...") Верхняя часть страницы была занята большой фотографией генерала, входящего в свой черный кадиллак. Подпись под снимком начиналась словами:

"Генерал Макартур, могучий полководец..."

Сегодня подходящий день для того, чтобы японская пресса начала рассказывать народу подлинную и полную историю войны и поражения. Со времени капитуляции прошел год, но до сих пор рассказана лишь ее небольшая часть.

В начале оккупации отдел генерала Дайка сделал попытку изложить ее в ряде радиопередач и газетных статей. Но американские офицеры, писавшие эти статьи, не знали всех фактов, а что еще хуже, они пытались обе­лить некоторых из военных преступников, вошедших в правительство. Правда, в "Иомиури" И нескольких других газетах и журналах появились кое-какие интерес­ные материалы о развитии и росте милитаризма в Японии. Вышло три или четыре хорошие книги. Обследователи, собиравшие материал для составления обзора результа­тов стратегических бомбардировок, извлекли интересные сведения из опроса семи сотен японских чиновников.

Кроме того, к нам начинают просачиваться некото­рые данные с заседаний суда над военными преступ­никами.

Однако никому пока не пришло в голову привести в систему эти сведения в назидание как победителям (что­бы они поняли большую часть того, что происходит здесь сегодня), так и побежденным (чтобы они могли предотвра­тить повторение того, что происходило в прошлом). Возможно, конечно, что читающая публика, как здесь, так и в нашей стране, равнодушна ко всему этому. Тем не менее значительная часть вины ложится также на пра­вителей Японии, которые хорошо хранили свои тайны. В противоположность Германии и Италии, в Японии оказалось немного генералов или политических деятелей, готовых все рассказать ради наживы или спасения своей шкуры. Не сохранилось и архивов, которые могли бы использовать американцы. На протяжении двух недель, прошедших между капитуляцией и прибытием наших войск, японцы предавались настоящей оргии сжигания печатных и рукописных документов.

Вот уже восемь месяцев, как я собираю обрывки ма­териалов, избежавшие уничтожения. Я надеялся, что, когда сопоставлю их, передо мной откроется секретная история японской войны и поражения. Однако эти мате­риалы не дают еще полной картины событий. Они дают возможность бросить лишь беглый взгляд на беспо­щадную борьбу за войну, мир и сохранение полити­ческой власти, длившуюся четыре года под сенью трона.

Представшая передо мной картина выглядит неправдо­подобно даже для тех, кто знаком с историей японских интриг. Мне постоянно нужно было напоминать себе о том, что имеющиеся у меня данные совершенно неопро­вержимы. История интриг и контринтриг, которая раз­вертывалась передо мной, напоминала наиболее захватыва­ющие романы. При всей своей неполноте мои досье содер­жат данные о четырех больших заговорах, о четырех или пяти покушениях на убийство, о нескольких более мел­ких интригах и по меньшей мере об одной попытке во­оруженного переворота. Иногда эти заговоры сливались или дублировали друг друга, иногда открывались загово­ры в самой среде заговорщиков, одной их группы про­тив другой, и трудно было провести границу между этими заговорами.

Наиболее замечательной чертой этой секретной исто­рии были разногласия внутри правящей клики Японии. Некоторые из ее членов предвидели поражение и были настроены против войны. Другие хотели выйти из игры после первых побед, когда такой выход представлялся безопасным. Третьи колебались и все больше падали духом по мере того как возрастало число поражений. Все заговоры были направлены на заключение мира, и их масштабы увеличивались по мере того, как таяли силы Японии. Только представители армии, за немногим исключением, были полны решимости. Их главным ору­жием против "мирных заговорщиков" был страх. Каждый из последних знал, что армии ничего не стоит организо­вать убийство или даже вооруженный переворот; это сознание внушало им робость, и они проглатывали свой язык в такие минуты, когда необходимо было мужественно отстаивать свою позицию.

В этих заговорах стоит отметить и еще кое-что. Все их участники принадлежали к немногочисленному высшему слою японского общества. За исключением тех случаев, когда привлекались подручные, представители японского народа не принимали участия в заговорах и даже не зна­ли о них. Заговорщикам никогда не приходила в голову ни одна либеральная идея. Они были заинтересованы ис­ключительно в сохранении "статус кво" довоенного вре­мени, который после поражения оказался бы в опасности. Каждая группа заговорщиков по-своему видела спасение Японии в одном и том же: в сохранении абсолютной и феодальной монархии. Они считали, что все остальное может погибнуть, но если император уцелеет после пора­жения, это будет означать, что со временем структуру старой Японии можно будет восстановить.

Японская правящая клика, в среде которой зародились военные заговоры, состояла из многих элементов.

В тот момент у руля стоял Тодзио со своей гнусной бандой военных фанатиков, честолюбивых попутчиков и политических авантюристов. Казалось, что Тодзио, в большей степени, чем кто-либо другой в новейшей исто­рии Японии, приблизился к тому, чтобы стать диктатором. Он был одновременно премьером, военным министром, министром внутренних дел и министром военного снаб­жения, главой тоталитарной "Ассоциации помощи трону", а в течение нескольких месяцев также и начальником генерального штаба. В его власти были армия и полиция, изготовление оружия и воспитание умов.

Однако эта картина была только частично верной. Тодзио находился у власти только по милости других правящих групп: крупного капитала, флота, окопавшихся бюрократов и "старейших государственных деятелей". Кроме того, он был связан политическими правилами и условностями, которые вели свое происхождение еще со времен феодализма. Так, например, считалось вполне допустимым организовать убийство своего врага, но дать формальное обещание императору и не сдержать его счи­талось совершенно непозволительным.

В число "старейших государственных деятелей" входили главным образом отставные премьер-министры или при­дворные чиновники. В большинстве своем это были стари­ки, и только немногие из них занимали официальные посты. Сила их заключалась в том, что император­ - символический властитель - полностью находился под их влиянием. Они участвовали в решениях об отставке од­ного премьера и о назначении другого. Прекрасно владея искусством управления политическими марионетками, они вкладывали нужные им слова в уста императора, поль­зуясь его именем, инспирировали те или иные мероприя­тия и таким путем добивались сохранения в Японии угод­ных им порядков. "Старейшие государственные деятели" не были против войны. Они были против ослабления монархии, а следовательно, и своего собственного положения. Они были в союзе с крупным капиталом, с бюрократией и с "умеренными" элементами из военного флота не из ненависти к милитаризму, а потому что экстремисты из армии имели обыкновение предпринимать авантюры, в которых элемент риска был слишком велик. Это важно запомнить, так как характер событий, о которых дальше пойдет речь, во многом зависел от взаимоотношений между различными кликами правящей группы.

Я убежден, что Япония вступила в войну, предвари­тельно подробно разработав большую часть тактических планов агрессии. Паутина японского шпионажа прости­ралась от Пирл Харбор до Куйбышева. Марионетки япон­цев ждали их почти в каждой из стран, которой они мечта­ли завладеть. Были заготовлены запасы стратегических материалов, которых в среднем должно было хватить на два года войны.

Однако наряду с этим вниманием к мелким деталям поражало странное отсутствие основных стратегических целей. Японское военное командование не знало, чего оно хочет и на чем оно намерено остановиться. Война была для него авантюрой, а в уже охваченном войной мире все авантюры представлялись заманчивыми. Армия завязла в Китае и считала, что сможет выйти из этого положения, сделав еще одну крупную ставку в азартной игре истории.

Военщина делала ставку сразу на два номера. Одним из них был Индокитай, связанный крайне непрочными узами с разбитой Францией. Согласно японским показа­ниям, японские войска, расположенные здесь, были пред­назначены для удара по Малайе, Бирме и Индонезии. В случае капитуляции Англии все эти страны вместе с Индией попали бы в цепкие руки Японии.

Но в июне 1941 г. Гитлер напал на Россию, и офицеры из токийского генерального штаба армии начали говорить о том, чтобы "не пропустить советский автобус". Огром­ные подкрепления были направлены в Маньчжурию. Почти все работники японского военного министерства и генерального штаба (любопытная параллель с аналогич­ным предсказанием генерала Джорджа Маршалла) счита­ли, что Россия продержится не больше трех месяцев. Падение Москвы должно было стать сигналом для наступ­ления на Сибирь. Однако японский военный атташе в Москве начал предостерегать против недооценки способ­ности России к сопротивлению (новая аналогия с на­шим собственным опытом, основанным на данных пол­ковника Филипа Файмонвилла). К сентябрю 1941 г., когда немецкое наступление в глубь России отстало от имевшегося у Японии расписания, в Токио начали читать московские сводки с большим вниманием, чем раньше.

"Лозунг "не пропустить советский автобус", пользо­вавшийся популярностью в генеральном штабе два месяца назад, бесследно исчез, - писал впоследствии один япон­ский генерал. - Вместо него вошел в моду другой: "Кто завоюет Зондские острова, может завоевать весь мир".

Мысль о войне с Россией была временно оставлена, и генеральный штаб посвятил себя подготовке к экспансии на юг. Военщина так боялась, что намечавшаяся тихоокеан­ская конференция принца Коноэ и президента Руз­вельта может закончиться соглашением, что по ее ре­шению генерал и адмирал, сопровождавшие Коноэ, должны были бы совершить харакири в знак протеста против такого соглашения в случае, если бы последнее было достигнуто.

При разработке своих стратегических планов будущей войны Япония допустила три ошибки. Первая из них заключалась в недооценке японской разведкой американ­ского промышленного потенциала и воли США к по­беде. Вторая состояла в непонимании возможностей авиации. Последней ошибкой была неспособность пред­угадать силу нападения американских подводных лодок. Если бы не было никаких других причин, этих трех ошибок оказалось бы достаточно .для того, чтобы погубить Японию.

Почти с первого месяца войны началась эпидемия заговоров малого масштаба, направленных на заключе­ние мира или на убийство нежелательных лиц. Все они потерпели неудачу и имели значение только как симптом.

Первый из этих малых заговоров был подготовлен весной 1942 г. принцем Коноэ и принцем Нарухико Хига­сикуни, который до тех пор был известен только как бутафорский военачальник. Заговорщики хотели свалить кабинет Тодзио и сделать мирные предложения Вашингто­ну. Япония в это время находилась в зените своего успеха и мощи, и оба принца считали, что лучше всего начать переговоры до того как Америка начнет перевооружаться. Сторонников заговора оказалось мало, но даже среди них некоторые принадлежали к буйно помешанным пред­ставителям ультранационалистического движения. Заго­вор быстро выдохся. Но некоторые намеки на происходив­шее стали известны Тодзио, и он установил наблюдение за Коноэ.

Столь же безуспешны были и покушения на убийство. Некоторые из них были инспирированы генералом Исиха­ра, который ненавидел Тодзио и считал, что врагом, на которого следует нападать, является Россия, а не Соеди­ненные Штаты. Во главе другого заговора стоял Сейго Накано, пожалуй, наиболее известный из японских фа­шистов. Накано, который был основателем реакционной политической партии и умел подчинять людей своему влия­нию, посетил в свое время Гитлера и Муссолини и надеял­ся стать фюрером Японии. Когда надежды Накано рухну­ли, он организовал заговор, ставивший целью убийство Тодзио. Накано был замечен во время посещения резиден­ции Коноэ и вскоре после этого арестован. Однажды жан­дармы вывели его из камеры и отвезли домой. Там они ждали, пока он не покончил с собой. Я не знаю, какие они применили средства, для того чтобы убедить его со­вершить харакири.

Только летом 1943 г. начал принимать определенную форму первый большой заговор военного времени. Это был "морской заговор", который красной нитью проходит через всю секретную историю войны. В смысле решающих действий этот заговор был бесплодным. Однако он имел глубокое влияние на другие заговоры и на весь ход тихо­океанского конфликта.

До вступления Японии в войну флот считал, что он может выдержать два года военных действий. В основу этой оценки были положены различные факторы, но глав­ным из них было горючее. Последним сроком, который морские власти наметили для победы, было 7 декабря 1943 г., и все адмиралы были согласны между собой в том, что если победа не будет достигнута к этому времени, придется побеспокоиться. Однако адмиралы начали бес­покоиться за несколько месяцев до наступления этого срока.

Душой "морского заговора" был адмирал Мицумава Ионаи - грузный мужчина, склонный к виски, вожак так называемых "умеренных", которые противились ар­мейским темпам агрессии, находя их слишком стремитель­ными. В сентябре 1943 г. Ионаи вызвал к себе контрадми­рала Сокици Такаги из морского штаба и приказал ему подготовить секретный доклад, содержащий анализ всего хода военных действий. Такаги, который был способным исследователем, выполнил свою задачу с исчерпывающей полнотой. За пять месяцев, которые ему понадобились, чтобы закончить обследование, Такаги взвесил все факто­ры, начиная с морских потерь и морального духа армии и кончая возможностью крупных американских воздушных налетов на Японию.

В феврале 1944 г. Такаги сделал Ионаи устный доклад, в котором заявил, что возможностей для победы нет и что следует стремиться к заключению мира, хотя бы ценой ухода из Китая, Кореи и Формозы.

"Координатором" заговоров был маркиз Кидо, беспринципный придворный с макиавеллиевскими стремлениями, находящийся теперь под судом. Кидо был "хранителем особы императора", и ни один заговор не мог оказаться успешным без его поддержки. Поэтому почти всем заговор­щикам пришлось посвящать его в свои планы, хотя лишь немногие из них доверяли ему. Он переходил из одной группы заговорщиков в другую, прислушиваясь, наблю­дая, говоря мало, оставаясь неопределенной и зловещей фигурой.

Подобно своему старому покровителю Коноэ, Кидо был националистом, симпатизировавшим военным фанати­кам. Ему тоже хотелось бы видеть Японию, простирающую­ся от Скалистых гор до Урала. Но этот лысеющий малень­кий человечек, похожий на сову, был также союзником дзайбацу, другом "старейших государственных деятелей"и подлинным инициатором практической деятельности императора. Для Кидо спасение монарха и всего полити­ческого "статус кво" было гораздо важнее, чем военная победа на другом материке. В конце 1943 г. он получил от одного из осведомленных "старейших государственных деятелей" адмирала Кейсуке Окада тайные сведения о том, что победа ускользает из рук Японии. Кидо не стал противником армии. Он не стал им до последнего момента, если верить дневнику, который он не уничтожил. Но он присоединился к "старейшим государственным деятелям" и адмиралам в их поисках выхода.

Как те, кто хотел мира, так и те, кто чувствовал, что война может окончиться поражением из-за бездарности Тодзио, были согласны в том, что Тодзио надо убрать. Но им нужен был повод.

Этот повод дали Соединенные Штаты. В середине июня 1944 г. американские вооруженные силы высадились на острове Сайпан и американские летающие крепости "Б-29" начали бомбардировку южной Японии с китайских баз. Разгром Сайпана явился личным поражением Тод­зио. Он только что перебросил на этот остров некоторые ударные части из Маньчжурии, после чего ходил важный и спесивый, как павлин, и говорил:

"Пусть теперь попробуют взять Сайпан!"

Высадка американцев породила новый урожай мелких заговоров. Большинство заговорщиков стремилось к то­му, чтобы вернуть с театра военных действий в Японию какого-нибудь "сильного" генерала, который мог бы бро­сить вызов Тодзио. Типичной для этих интриг была по­пытка Нобусуке Киси, члена "кухонного кабинета" Тод­зио, вывезти из Сингапура дряхлого фельдмаршала, имев­шего перед Тодзио преимущество старшинства в строгой военной иерархии.

Но все эти мелкие интриги заслонил собой второй большой заговор, так называемый "заговор Окада".

Этот замысел зародился в предприимчивом уме 77-лет­него адмирала Окада, который всего восемь лет назад был вынужден переодеться в женское кимоно, чтобы спастись от военных мятежников. Цель Окада заключа­лась в том, чтобы свалить Тодзио и сформировать новый кабинет, в котором он сам мог бы стать премьером. Про­иски Окада начались во время секретного бурного сове­щания правящей клики, созванного для того, чтобы за­слушать сообщения с Сайпана. На этом совещании Окада упрекнул Тодзио в том, что последний занимает слишком много важных постов в ущерб интересам страны. Общий смысл ответа Тодзио сводился к тому, чтобы Окада уби­рался к чорту.

Однако 23 июня 1944 г. в Токио были получены новые неблагоприятные известия. На этот раз речь шла о пора­жении японского объединенного флота. Чувствуя себя гораздо менее уверенным, чем раньше, Тодзио решился на блеф. Он явился к Кидо и заявил, что готов подать в отставку, "если имеется в виду подающий надежды за­меститель". Кидо дал ему уклончивый ответ. Тогда Тодзио начал играть на струнке страха, который, как он знал, был важнейшим стимулом в жизни этих людей. Он распустил слух о том, что готов ор­ганизовать военный переворот, если его заставят уйти силой.

В тo же время Тодзио установил надзор за адмиралом Окада. Старый адмирал почувствовал, что он должен действовать, пока не поздно. Ему удалось послать секрет­ные письма адмиралам Ионаи и Нобумаса Суэцугу. В этих письмах он предлагал Ионаи портфель морского министра, в то время как старый подстрекатель Суэцугу должен был стать начальником морского штаба. Оба приняли предложение. Таким образом, в случае успеха заговора, кабинет состоял бы из одних адмиралов.

Затем Окада посвятил в свои планы барона Киициро Хиранума, бывшего премьера и одного из наиболее влиятельных "старейших государственных деятелей". Это была, вероятно, драматическая встреча, так как в свое время обоих преследовали убийцы из рядов армии, и они хоро­шо знали, с каким риском связана их беседа. Они реши­ли, что целесообразнее всего побудить всех "старейших государственных деятелей" подписать меморандум на имя императора, требующий отставки Тодзио. Несколько позд­нее принц Коноэ присоединился к их беседам. Он дал свое согласие на их план.

Кидо отказался присоединиться к заговору. "Являясь лордом-хранителем государственной печати, я обязан оставаться в стороне от всего этого, - сказал он. - Во всяком случае, я опасаюсь, что если все это осуществится, Тодзио устроит переворот".

Интрига продолжалась уже три недели, а дела заго­ворщиков не двигались. Им помогла ошибка, которую сделал Тодзио. Он посетил Кидо и сообщил ему, что ре­шил реорганизовать свой кабинет, включив в него двух адмиралов, в том числе Ионаи.

По настоянию Тодзио, Кидо доложил императору о готовящихся переменах. Тодзио считал, что после за­вершения всех этих перемен флот будет удовлетворен его благосклонностью, и он сумеет сломить "заговор Окада".

Но Тодзио не учел хитрости людей, стоявших за тро­ном. Заговорщики тайно встречались с Кидо и обнаружили роковую ошибку в планах Тодзио. Последний уверил императора, что Ионаи войдет в обновленный кабинет. А что, если Ионаи откажется сделать это? Разве это не было бы явным нарушением обещания, данного Тодзио императору?

Было созвано еще одно тайное совещание. Адмирал Ионаи, вдохновитель первого "морского заговора", при­сутствовал на нем. Авторы второго заговора, или "заго­вора Окада", изложили ему обстоятельства дела. Он заверил их в том, что пойдет за ними.

Когда известие о решении адмирала Ионаи дошло до Тодзио, он счел положение безвыходным и стал своего рода жертвой феодальной условности. Дав обещание императору, он не мог его сдержать. Теперь ему остава­лось только спустить с цепи своих молодых убийц или подать в отставку.

16 июля 1944 г. Тодзио вызвал своих министров и просил, чтобы они подали в отставку. Но шпионы Тодзио уже сообщили ему об интриге его доброго приятеля Киси, который решил привезти из Сингапура его соперника, фельдмаршала, и сознание этого предательства тяжело поразило его. Когда заседание закончилось, Тодзио повернулся к Киси и сказал с горечью:

"Предатели! Ты и Кидо!"

В эту ночь Тодзио собрал свои бумаги и переехал из резиденции премьера в особняк, отведенный для воен­ного министра. На следующее утро японскому народу было официально сообщено, что человек, который три года властвовал над его жизнью, сошел со сцены.

Теперь адмирал Окада был в полной уверенности, что он станет новым премьером и сумеет довести второй "мирный заговор" до счастливого конца. Однако ему приш­лось горько разочароваться. Когда "старейшие государ­ственные деятели" встретились с Кидо для назначения преемника Тодзио, Кидо отверг кандидатуру как Окада, так и любого другого адмирала.

"Если мы выберем адмирала, - сказал он, - армия воспримет это как оскорбление. Она подымет вооружен­ное восстание, а тогда все погибло. Единственное, что мы можем сделать - это выбрать другого генерала".

Адмиралы и "старейшие государственные деятели" тщет­но спорили с ним. Кидо был тверд, как гранит – так же тверд, как три года назад, когда он силой провел Тод­зио в премьеры. Выбор пал теперь на соперника Тодзио, генерала Куниаки Койсо, известного под прозвищами "тигра Кореи" и "японского чемпиона лысых". "Мирные заговорщики" не были довольны, но они были слишком неуверены в себе, чтобы рисковать, зная, что военные фанатики могут организовать массовые убийства.

Император, соответствующим образом подготовленный Кидо, дал новому премьеру инструкции "пересмотреть положение" с целью прекращения войны. Несообрази­тельный Койсо, долгое время специализировавшийся на сухопутной агрессии, не понял его. Он немедленно вы­пустил воззвание, призывая народ отдать все свои силы для достижения победы.

Одним из первых действий Койсо было назначение адмирала Ионаи, одного из "мирных заговорщиков", на пост морского министра и заместителя премьера. Следую­щий шаг состоял в учреждении Верховного совета веде­ния войны. Этот совет, состоявший из шести постоянных членов - премьер-министра, министра иностранных дел, военного и морского министров и начальников военного и морского штабов - действительно стал "внутренним военным кабинетом", имевшим непосредственный доступ к императору. "Миротворцы" во главе с Ионаи и "сторон­ники войны до конца" - во главе с Тодзио - в первый раз встретились лицом к лицу за столом совещания.

Однако интрига продолжалась. Адмирал Ионаи снова взял в свои руки нити "морского заговора". Он вызвал контрадмирала Такаги и приказал ему возобновить свое тайное обследование. Такаги впоследствии сообщил до­прашивавшим его американцам, что в круг его обследо­вания входили следующие вопросы: 1) обеспечение согла­сия армии на окончание войны; 2) возможные мирные условия союзников; 3) общественное мнение и дух народа в случае, если бы правительство стало просить мира; 4) возможности воздействия на императора для достиже­ния мира через него.

Адмиралы-заговорщики начали проводить "разъясни­тельную кампанию". Они стали устраивать совещания о военном положении Японии для таких людей, как мар­киз Кидо, принц Коноэ, адмирал Окада, Мацудайра, бывший посол в Лондоне, который теперь был министром императорского двора, и барон Хиранума. Начальнику и заместителю начальника морского генерального штаба было осторожно доложено о заговоре. Ни тот, ни другой ничего не предприняли, чтобы пресечь деятельность заговорщиков. Была даже сделана попытка привлечь на свою сторону армию. Некоторых представителей военщи­ны удалось убедить, что война проиграна и что необходи­мо добиваться мира. Однако когда эти офицеры пытались убедить нового военного министра, он возмутился. Страх и дисциплина положили конец разногласиям в армии.

Таким образом "мирные заговорщики" прямо противо­стояли теперь армии, и никто из них не решался пред­принять что-либо, опасаясь ареста, убийства или даже вооруженного восстания. Единственная надежда заклю­чалась, повидимому, в том, чтобы использовать авторитет императорской власти. В том случае, если бы все осталь­ные меры оказались бессильными, императорский приказ о прекращении войны мог бы остановить военных фа­натиков.

В поисках выхода адмирал Окада начал вести беседы с Кидо. Кидо, в свою очередь, совещался с императором. Заговор был на пороге новой фазы.

Тем временем вооруженные силы Соединенных Штатов продолжали наносить удары по внешней линии обороны Японии: Гуам был взят ими в июле 1944 г. Японские пути к сырью, находящемуся на юге, оказались под ударами американских самолетов и подводных лодок. Японским войскам нехватало продовольствия и боеприпасов. Японская авиация превратилась в тень того, чем она была когда-то, и в ней не осталось хороших пилотов. Горючего как для судов, так и для самолетов было катастрофически мало. Согласно позднейшим показаниям японских офицеров, положение было настолько тяжелым, что на всем протяжении широкого южного фронта сотни самолетов не могли подняться в воздух из-за недостатка горючего.

Вашингтон решил, что настало время сделать еще один крупный прыжок, чтобы приблизиться к Японии. Начальники объединенных штабов отдали приказ о вы­садке на острове Лейте 20 октября 1944 г.

Готовящаяся американская операция едва ли была секретом для японского генерального штаба. В течение шести дней в начале сентября американская флотилия особого назначения N38 блуждала в филиппинских во­дах, явно подготовляя высадку. Потеря Филиппин была бы катастрофой для японской военной машины, которая весьма зависела от нефти, каучука и металлических руд Юго-Восточной Азии. Японским адмиралам пришлось принять роковое решение. Один из адмиралов генераль­ного штаба впоследствии объяснял американским властям, в чем оно состояло:

"К тому времени когда вы начали высаживаться на Лейте, мы полностью отдавали себе отчет, что не сможем сохранить боевой флот в японских водах, если будут продолжаться бомбардировки. Поэтому мы решили бро­сить весь наш флот в бои у Лейте... сознавая, что мы по­теряем там большую часть судов. Однако если бы мы смогли предотвратить завоевание Филиппин, эта жертва была бы оправдана".

Хотя этот японский маневр был подсказан отчаянием, он был хитро задуман и оказался столь близким к успе­ху, что при воспоминании о нем у многих американских адмиралов, вероятно, до сих пор пробегают по спине му­рашки. Битва у Лейте подробно описана в американских документах. Вот ее ход в общих чертах.

Японцы разделили свой флот на три группы. Одна из них подходила с юга, другая находилась в центре, а третья, действовавшая в качестве "приманки", шла из открытого моря на север. "Приманка" действовала хорошо, и флотилия N38 устремилась на север, оставив без защиты побережье и небо Лейте. Тем временем цент­ральная японская флотилия, проскользнувшая через про­лив Сан-Бернардино незамеченной, подошла к нашей 7-й эскадре на расстояние семнадцати миль и начала атаку. 7 -я эскадра только что поймала в ловушку южную японскую флотилию в узком проливе Суригао и почти полностью уничтожила ее. Однако в результате этого боя у эскадры истощились запасы топлива и боеприпасов, и она была не в состоянии принять новый вызов. Наши эскортирующие авианосцы, защищенные только немного­численными истребителями, гибли под огнем японских орудий. Ввиду недостатка бомб и торпед американские самолеты пытались предпринять демонстративные налеты на японскую флотилию в надежде "запугать одним своим видом" и отогнать ее. Три американских истребителя погибли при близкой к самоубийству попытке затопить крупнейшие японские корабли. Наши затруднения еще больше осложнились, когда появилось множество японских самолетов, готовых к "самоубийственным" налетам на американские суда. Это был первый массированный налет летчиков "камикадзе".

В ту ночь многим американцам казалось, что близок конец. Два наших эскортирующих авианосца были по­топлены, а остальные повреждены. Наши истребители были или потоплены или отогнаны. Теперь не оставалось больше никакой преграды между японской флотилией и нашими беспомощными транспортами с войсками у бере­гов Лейте.

И вдруг 25 октября 1944 г. в 9.24 утра произошел один из тех странных поворотов судьбы, которые не под­даются никаким объяснениям. И уже когда победа была у него в руках, командующий японской центральной флотилией вдруг отдал приказ об отступлении. В этот момент Япония безвозвратно проиграла войну. Правда, в течение ближайших четырех или пяти дней "камикадзе" продолжали быть кошмаром для нашего флота. Но они не смогли уже спасти положение.

Поражение у Лейте стоило Японии большей части ее морских сил. Оно неизбежно дало новый толчок раз­витию "мирного заговора" в Токио. В течение всего де­кабря 1944 г. адмиралы, придворные и старейшие го­сударственные деятели встречались на секретных совеща­ниях. Что было еще важнее, Кидо убедил императора выслушать заговорщиков.

В феврале 1945 г. заговорщики стали один за другим появляться во дворце и излагать свои взгляды. Они за­являли императору, что поражение близко и что Япония должна немедленно добиваться заключения мира.

Теперь занавес уже был готов подняться над третьим заговором - "заговором Коноэ".

Еще 24 ноября 1944 г. с Сайпана была предпринята первая атака летающих крепостей "Б-29". Это был днев­ной налет, проведенный на большой высоте и направлен­ный против авиационных заводов в Токио. Но в то время наши резервы самолетов типа "Б-29" были еще невелики и в течение нескольких месяцев налеты можно было про­водить только один раз в пять дней.

Поворотный момент наступил 9 марта 1945 г. В эту ночь триста самолетов "Б-29", груженных большим количеством "огненной начинки", были направлены на То­кио. У них не было ни вооружения, ни боеприпасов, и они летели очень низко.

"Огненная буря охватила целые районы, - сообщало, на следующий день токийское радио. - Только кое-где устояли почерневшие стены немногих каменных зданий. После того как упали первые зажигательные бомбы, об­разовались тучи, освещенные снизу красноватым светом. Из них вынырнули "сверх крепости", летевшие порази­тельно низко... Город был освещен, как на рассвете... В эту ночь мы думали, что весь Токио превращен в пепел".

По японским данным, в эту ночь погибло 78 тысяч человек, было сожжено 270 тысяч зданий и 1500 тысяч людей остались без крова. Были уничтожены важные воен­ные заводы и склады. По словам одного официального лица, "налет привел к тому, что моральный дух народа упал чрезвычайно низко".

Тем временем против Японии готовился новый удар. Он был нанесен 1 апреля, когда был высажен десант на острове Окинава. Японцы встретили его яростным контр­наступлением самолетов "камикадзе". Хотя в Соединенных Штатах народу ничего не было известно об этом, непри­ятельские атаки были столь эффективны и наши морские потери были так велики, что в течение нескольких дней американский флот был на краю отступления из вод Оки­нава; тем самым наши наземные войска были бы оставлены на островах без защиты с моря. Но упорные налеты на япон­ские аэродромы и наше превосходство в резервах дали нам возможность выдержать.

Японский флот был снова поставлен перед дилеммой. Решение, которое он принял, было подсказано отчаянием. Вот что говорит об этом адмирал Соэму Тойода, бывший главнокомандующий флотом:

"Положение флота крайне обострилось в начале 1945 г. ... Проведение операций крупного масштаба, тре­бующих больших запасов горючего, почти исключено. В дни, 7-8 апреля, когда крейсер "Ямато" был послан к острову Окинава в сопровождении десятка или более миноносцев, мы сомневались в том, есть ли у него пятьдесят шансов из ста. Даже при подготовке этой эскадры нам было трудно достать необходимые для нее 2500 тонн горючего. Но мы сознавали, что даже если у этой эскадры нет больших шансов, мы ничего не выиграем от того, что эти суда будут праздно стоять в наших отечественных водах..."

Корабли гибли, города превращались в дымящийся пепел; народ впервые начал понимать, что война проигра­на; Германия погибла, - такова была обстановка, когда возник новый заговор.

На этот раз главным заговорщиком был принц Коноэ, а большинство его сообщников были сравнительно незна­чительными фигурами. Голова Коноэ, никогда не отличав­шаяся большой ясностью при решении важных вопросов, теперь явно пошла кругом. Он всегда был близок к армей­ским кругам, в том числе и к самым буйнопомешанным их представителям. Его собственная политическая философия была в значительной степени обусловлена тесным обще­нием с этими фанатиками. Но теперь он также был убежден в приближении катастрофы и опасался ее по­следствий для всей общественно-политической структуры Японии.

В течение некоторого времени Коноэ, повидимому, вы­нашивал мысль о том, чтобы побудить дружественных ему ультранационалистов организовать убийство военных ру­ководителей, противящихся заключению мира. Затем он отказался от этого проекта в пользу более хитроумного замысла. Он решил натравить друг на друга две крайние военные группировки. Его выбор пал на генерала Джинд­забуро Мадзаки, одну из крупных фигур среди слабоумных руководителей националистического движения в Японии в тридцатых годах. Мадзаки был одним из вожаков воен­ного восстания 1936 г. и был тогда арестован. Теперь он был в отставке и затаил жгучую ненависть к своим сопер­никам, стоявшим у власти в армии.

Замысел Коноэ был прост. Он решил добиться, чтобы император назначил его премьером, после чего он, в свою очередь, намеревался сделать Мадзаки военным министром. Иосида, сторонник Коноэ, должен был стать министром иностранных дел.

Коноэ начал работать над петицией императору. Он долго трудился над ней при помощи двух друзей. Я кое-­что узнал о заговоре от одного из них, жалкого старика, мечтавшего сыграть роль в истории и с отчаянием старав­шегося понять, почему он остался за бортом.

Ночь на 13 февраля 1945 г. Коноэ провел вместе с Иосида, обдумывая последние подробности заговора и заканчивая петицию на имя императора. На следующий день Коноэ был принят императором в первый раз за три года. Император отнесся к нему сочувственно. Коноэ начал с заявления, что поражение неминуемо, и просил прощения за то, что ему не удалось предотвратить войну.

Затем он перешел к своему заявлению, которое можно назвать смесью дикой фантазии с политической проницательностью. Намерение Коноэ заключалось в том, чтобы напугать императора, но вполне возможно, что он сам верил во многое из того, что говорил.

"Поражение будет темным пятном на нашей истории,­ - говорил он. - Однако мы можем примириться с пораже­нием, если нам удастся сохранить императорский строй. Общественное мнение в Америке и Великобритании пока еще не требует радикальных перемен в этом строе. Поэто­му нам следует опасаться не столько поражения, сколько коммунистической революции, которая могла бы явиться его последствием. Как внешние, так и внутренние условия указывают на опасность такой революции. Прежде всего, значительно усиливается влияние Советского Союза, его активность в Европе заставляет нас предположить, что он не отказался от надежды большевизировать весь мир...

Внутри страны потенциально опасными являются сле­дующие факторы: быстрое ухудшение условий жизни, рост рабочего движения, усиление просоветских настроений по мере роста враждебных чувств по отношению к Америке; попытки крайних группировок в армии добиться радикаль­ных перемен в курсе внутренней политики и замаскиро­ванная активность коммунистов за спиной как государ­ственных чиновников, так и военных.

Большинство молодых офицеров, повидимому, думает, что настоящая форма правления совместима с ком­мунизмом...

Я начинаю серьезно задумываться над вопросом, не была ли вся цепь событий - от маньчжурского инциден­та [1931 г.] до настоящей войны - частью заранее обду­манного. коммунистами плана. Всем известны их открытые заявления о том, что цель войны в Маньчжурии заключает­ся в осуществлении коренных реформ во внутренних де­лах... Конечно, "реформы", к которым стремятся военные, не являются непременно коммунистической революцией, но государственные и общественные деятели (как левые, так и правые), поддерживающие военных, определенно намереваются добиться такой революции.

За последние несколько месяцев лозунг "Сто миллионов умрут вместе" стал раздаваться значительно громче. Им как будто пользуются люди правых убеждений, но по­рожден он, несомненно, деятельностью коммунистов.

При таких условиях опасность революции будет тем больше, чем дольше мы будем продолжать войну. Поэтому мы должны прекратить войну при первой возможности".

Услышав о том, что его трон находится в опасности, император в первый раз проявил живой интерес к делу. Он потребовал объяснить ему, каким же путем можно раз­бить заговор генералов, якобы оказавшихся коммунистами.

Коноэ ответил:

"В армии должна быть проведена чистка. Ваше вели­чество должны сами выбрать человека, который ее прове­дет. Но очевидно, что для выполнения этой задачи нужен человек с сильной волей. Такой, как генерал Мадзаки. Его обвиняли в причастности к военному мятежу 1936 г. Проведенное мною расследование показывает, что Мaд­заки был жертвой военного заговора".

Коноэ не излагал дальнейших деталей своего замысла. Он надеялся на последующие беседы с императором, ко­торый, повидимому, относился к нему благосклонно. Кроме того, при разговоре присутствовало третье лицо. За троном императора стоял маркиз Кидо. Коноэ уже не верил своему старому другу. Он надеялся найти возмож­ность побеседовать с императором без Кидо.

Недоверие Коноэ к Кидо не было лишено оснований. 8 апреля 1945 г., когда войска США уже овладели укрепленными позициями на берегах островов Окинава, премьер-министра Койсо заставили подать в отставку.

Коноэ ожидал теперь, что его вызовут во дворец. Но вы­зова не последовало. Кидо, адмирал Окада и барон Хи­ранума обратились к другому человеку, 78-летнему ба­рону Кантаро Судзуки, отставному адмиралу, старому придворному и составителю кабинетов, являвшемуся лов­ким политиканом. Судзуки колебался. Трое посетителей рассказали ему, понизив для приличия голос, о замысле Коноэ провести чистку в армии.

"Если вы откажетесь от этого поста, его получит Ко­ноэ, - убеждали они его. - Он проведет в кабинет Мад­заки, который осуществит чистку. Это неизбежно вызовет кровавый инцидент, результаты которого никто не может предугадать".

Судзуки согласился и выслушал категорические при­казания императора "приложить все усилия к тому, чтобы как можно скорее прекратить войну". Но вместе с тем Суд­зуки никогда не забывал о патриотически настроенных убийцах. Втайне стремясь к капитуляции, он на словах призывал к удвоению военных усилий. Или он, или Кидо, или оба вместе на деле зашли даже дальше своих слов: они сообщили армии о "третьем заговоре".

Через неделю военщина нанесла первый удар. Она еще не осмелилась захватить Коноэ. Однако она арестовала Иосида и тех двух людей, которые помогали Коноэ в со­ставлении его доклада. Вопросы, которые были заданы Иосида и остальным, указывают на то, что военщина зна­ла решительно все, что говорилось во время беседы, на ко­торой присутствовали только император, Коноэ и Кидо.

Троим арестованным было разрешено покинуть штаб жандармерии 30 мая 1945 г. Представитель военного суда сказал им при освобождении:

"Военное министерство настроено против того, чтобы вам возвращали свободу. Я освобождаю вас своей собствен­ной властью. Если вы будете преданы суду, вас сочтут виновными".

Меньше чем через шесть месяцев после этого Иосида стал министром иностранных дел, и меньше чем через год ­премьером Японии.

Пока Коноэ занимался "третьим заговором", вокруг него бурно разгорались другие интриги меньшего мас­штаба. Принц Хигасикуни, который когда-то требовал казни всех американских летчиков, сбитых над японской территорией, теперь хотел, чтобы Япония вышла из вой­ны, и как можно скорее. Его план заключался в том, что­бы обратиться за мирным посредничеством к Китаю. Если бы союзные державы согласились забыть прошлые счеты, принц был готов пойти на то, чтобы Япония вернулась в свои старые границы, существовавшие до агрессии, то есть до 1931 г. Кабинет обсудил его план в марте 1945 г., но, повидимому, ничего не предпринял по этому поводу. Другой план, обсуждавшийся со шведским посланником в Токио, заключался в том, чтобы просить посредничества Швеции в вопросе об окончании войны.

Однако четвертый заговор - "заговор капитуляции"­ - затмил все эти интриги. Он был задуман новым премьер­-министром бароном Судзуки, который приказал своему главному секретарю провести секретное обследование, в ка­кой мере Япония способна к дальнейшему сопротивлению. Обследование было закончено в мае 1945 г., и его данные явно говорили об отчаянном положении страны.

Данные обследования показали, что две основные от­расли промышленности Японии - судостроение и стале­плавильная промышленность - давали лишь четверть той продукции, которую они давали в 1941 г. Запасы угля и минерального сырья были так незначительны, что многим заводам, в том числе и военным, грозило закрытие. Ввиду прекращения импорта ухудшилось положение с продоволь­ствием. Производство самолетов упало с 2200 до 1600,. при­чем запасных частей, моторов, горючего и пилотов было так мало, что их бессмысленно было учитывать.

Доклад был представлен императору и членам Верхов­ного совета ведения войны. Германия только что капиту­лировала, и к этому времени даже армия знала, что Япония долго не продержится. Военный министр, который был не­примиримым противником капитуляции, просил созвать императорскую конференцию для обсуждения "основного принципа войны".

В то же время, в обстановке большой тайны, началась международная фаза "заговора капитуляции". Одному из "старейших государственных деятелей" было поручено на­чать переговоры с советским послом в Токио Яковом Ма­ликом относительно посредничества Москвы в вопросе об отношениях Японии и Соединенных Штатов. Пока про­исходили эти переговоры, японский посол в Москве полу­чил приказание подготовить почву к приезду специального японского представителя, который должен был "улучшить отношения с Россией" и просить о советском посредничестве вопросе о прекращении войны. Только четверо из высших чинов армии и флота знали о переговорах с русскими, так как существовало опасение, что фанатичная военщина устроит переворот, если факты станут ей известны.

Страх перед убийствами был так велик, что даже на за­седаниях Верховного совета ведения войны, где было два военных представителя, никто не осмеливался говорить о капитуляции.

"Никто не говорил о том, что мы должны просить ми­ра, - рассказывает один из участников. - В присутствии многих каждому трудно было решиться высказать такую мысль".

Императорская конференция, на созыве которой настаи­вал военный министр, состоялась 8 июня 1945 г., но и на ней никто - не исключая даже императора - не высказал своих сокровенных мыслей. Двенадцать дней спустя им­ператор созвал тех же шесть человек на вторую конферен­цию и на этот раз робко просил их обдумать два альтерна­тивных плана - план капитуляции и план обороны Япо­нии. Однако даже эта неопределенная формулировка име­ла важное значение. Вернувшись с этой конференции, премьер-министр Судзуки сказал своему секретарю: "Се­годня император высказал то, что каждый из нас хотел, но боялся сказать".

Во время заседания император спросил Судзуки, ког­да предполагает выехать в Москву специальный представитель. Судзуки не знал этого. Он ответил, что постарается отправить представителя раньше, чем Сталин и Молотов выедут на Потсдамскую конференцию.

Однако советское посредничество задерживалось. Со­ветский посол в Токио Малик был болен. Японскому послу в Москве снова было отдано распоряжение начать пере­говоры с Кремлем.

Проходили дни и недели, а страшная статистика налетов росла. В середине июня американская авиация считала, что все большие города Японии разрушены, и перешла к налетам на города второстепенного значения. Размеры воздушных отрядов также росли - от 300 до 500 и 800 "сверхкрепостей", которые сбрасывали за один раз 4-5 тысяч бомб. Увеличение веса взрывчатых веществ нахо­дило свое отражение в усилении политического нажима на императорский двор и на тех, от кого зависело заклю­чение мира.

Для командировки в Москву уже был намечен принц Коноэ. Нисколько не смущенный неудачей своего собст­венного третьего заговора, он стал теперь участником чет­вертого. 12 июля 1945 г. император пригласил Коноэ во дворец и дал ему секретный приказ принять любые усло­вия, предложенные русскими, и немедленно сообщить их ему. Хирохито, очевидно, находился под впечатлением сообщения японского посла в Москве о том, что русские не будут передавать союзникам никаких других условий, кроме безоговорочной капитуляции.

Однако все старания оказались напрасными. На сле­дующий день советское правительство сообщило японскому послу, что, ввиду предстоящего отъезда Сталина и Моло­това на Потсдамскую конференцию, ответ на японские пред­ложения может быть дан только после их возвращения. "Мирные заговорщики", возлагавшие большие надежды на советское посредничество, почувствовали, что все безвоз­вратно погибло.

Потсдамская декларация была опубликована 26 июля 1945 г. В ней были перечислены следующие окончательные требования союзников:

а) Безоговорочная капитуляция и устранение "навсегда" от власти и влияния "тех, кто обманул и ввел в за­блуждение народ Японии, заставив его итти по пути завоевания мирового господства".

б) Военная оккупация Японии и разоружение всех японских вооруженных сил.

в) Лишение Японии всей ее территориальной добычи, включая Маньчжурию, Корею и Формозу [Тайван].

г) Суровое наказание всех военных преступников и провозглашение всех человеческих свобод, включая сво­боду мысли, религии и слова.

д) Уничтожение военной промышленности с обещанием, что в будущем Японии будет предоставлен доступ к миро­вым запасам сырья и к участию в мировой торговле.

е) Отвод всех союзных войск тотчас же после создания "мирно настроенного и ответственного правительства" в со­ответствии со свободно выраженной волей японского народа.

Верховный совет ведения войны тотчас же собрался и немедленно раскололся на два непримиримых лагеря. Три "миротворца" - премьер-министр Судзуки, морской ми­нистр Ионаи и министр иностранных дел Того - на­стаивали на немедленном принятии условий союзников. Военный министр и оба начальника штабов, готовые согла­ситься на прекращение войны, тем не менее противились некоторым условиям Потсдамской декларации. Япония бы­ла сражена, но трагический торг все еще продолжался.

Представители армии мрачно говорили о своей реши­мости стоять насмерть на японском побережье, и некоторые из них даже предсказывали, что высадка может обойтись американцам так дорого, что они предпочтут смягчить не­которые из мирных условий. У Японии еще имелось 2800 исправных самолетов, которые предполагалось бросить про­тив наступающего американского "флота вторжения", раз­делив их на группы "камикадзе" для налетов, повторяю­щихся каждый час. В бухтах близ Токио были спрятаны флотилии маленьких двухместных подводных лодок того типа, которые в 1941 г. проникли в Пирл Харбор. Для "самоубийственных" одиночных нападений на транспортные суда проводилась подготовка специальных пловцов.

Но время истекало даже для "самоубийственных" спо­собов обороны. Утром 6 августа американский бомбарди­ровщик пролетел над городом Хиросимой и сбросил одну­единственную бомбу.

Сообщение было прервано, и в Токио не могли понять, что случилось в Хиросиме. Многие думали, что произо­шел новый налет крупного масштаба. Однако состояние неизвестности было недолгим. Президент Трумэн объявил, что город Хиросима уничтожен атомной бомбой, и специаль­ная комиссия японских ученых, спешно отправленная в го­род, подтвердила это заявление. На следующее утро премьер-­министр Судзуки и министр иностранных дел Того от­правились во дворец и сказали императору, что с приня­тием Потсдамских условий больше медлить нельзя.

Однако готовились новые тяжкие удары.

8 августа 1945 г. Россия объявила Японии войну и советские войска вступили в Маньчжурию. Как ни стран­но, японское правительство оказалось неподготовленным к этому сообщению. Впоследствии Судзуки заявил американским следователям, что он в то время не знал, как действовать. У него было три альтернативы: сложить с се­бя полномочия премьер-министра, объявить войну России или принять Потсдамские условия.

Но полная мера испытаний Японии еще не была исчер­пана. 9 августа вторая атомная бомба была сброшена на Нагасаки и уничтожила половину города. Один американ­ский летчик, сбитый вскоре после этого, уверил японцев, что третья бомба будет сброшена на Токио в течение бли­жайших дней. Заговорщики теперь пытались обогнать вpe­мя. Затяжка капитуляции означала гибель столицы, пра­вительства и, может быть, императора. Судзуки бросился во дворец для "аудиенции отчаяния" с монархом. Сущест­вовало только одно возможное решение: принятие условий союзников.

Во дворце было созвано срочное заседание шестерых членов военного совета. Однако после двух часов ожесто­ченных споров "миротворцы" И сторонники войны остава­лись попрежнему непримиримыми. Первые настаивали на капитуляции при единственном условии - чтобы юриди­ческое положение императора не подверглось никаким из­менениям. Их противники были готовы на капитуляцию, но только на следующих условиях:

а) чтобы Япония не была оккупирована союзными вой­сками;

б) чтобы Япония сама провела разоружение и демоби­лизацию своих войск и наказание своих военных преступ­ников;

в) чтобы монархический строй остался в неприкосновен­ности и чтобы не было допущено никаких организованных союзниками плебисцитов по вопросу о форме правле­ния.

Заседание закрылось, и начался день, полный лихо­радочной деятельности. Однако около полуночи того же дня шесть членов совета вернулись во дворец, где их раз­ногласия были разрешены императором. Заседание началось с зачтения Потсдамских условий. Затем взял слово министр иностранных дел Того, настаивая на их немедленном и безоговорочном принятии.

К трем часам утра 10 августа 1945 г. выход из тупика еще не был найден. Затем произошел следующий истори­ческий разговор:

Премьер-министр Судзукu (вставая): Мы долго обсуж­дали этот вопрос и не пришли ни к какому заключению. Положение требует принятия экстренных мер и нельзя до­пускать никаких задержек в принятии решения. Поэтому я предлагаю просить его императорское величество выска­зать свои собственные взгляды. Его желания разрешат наш спор, и правительство должно будет повиноваться им.

Император: Я согласен с мнением, высказанным министром иностранных дел... Мои предки и я всегда стре­мились выдвигать на первый план заботу о благе народа и о мире во всем мире. Дальнейшее продолжение войны бы­ло бы продолжением жестокостей и кровопролития во всем мире и тяжких страданий для японского народа. Следовательно, прекращение войны является единственным сред­ством спасти народ от гибели и восстановить мир во всем мире. Оглядываясь на то, что было сделано до сих пор на­шими военными властями, мы не можем не заметить, что их действия далеко отстали от составленных ими планов. Я не думаю, что это несоответствие может быть устранено в будущем.

Судзукu: Император высказал свое решение. Это дол­жно означать конец настоящего совещания.

Но "миротворцы" скоро убедились, что даже вмешатель­ство императора, так ловко подготовленное его советником Кидо, оказалось недостаточным.

Тотчас же после того как члены военного совета покинули императора, было созвано пленарное заседание ка­бинета. Министры заслушали доклад Судзуки о том, что произошло во дворце, и единогласно одобрили резолюцию принятия Потсдамских условий с единственной оговоркой: положение императора должно остаться без изменений. В семь часов утра 10 августа эта резолюция была вручена представителю Швейцарии для передачи в Вашингтон.

Американский ответ - твердый и ни к чему не обязы­вающий - был передан по радио из Сан-Франциско рано утром 12 августа, а официальный ответ прибыл днем позднее.

Во второй половине дня 13 августа военный совет и ка­бинет собрались снова для изучения американского отве­та, и тотчас же обнаружился раскол. Тринадцать министров голосовали за его принятие, трое были против. Заседание зашло в тупик и было отложено.

Один из трех сторонников "борьбы до конца" дал впоследствии следующие показания:

"По вопросу о положении императора американский ответ указывал, что император и японское правительство будут осуществлять свою власть под контролем верховного командования союзников. Положение императора было главным пунктом переговоров, так как японский народ был убежден, что император - земное божество, выше которого не может стоять ни одно человеческое существо. Выражалось опасение, что японский народ не захочет при­нять формулировку ответа, в которой император ставился в зависимое положение. Поэтому было предложено запро­сить союзные правительства, не найдут ли они возможным, чтобы приказания верховного командования направлялись непосредственно японскому правительству и чтобы ка­бинет передавал эти приказания императору... который осуществлял бы мероприятия, связанные с окончанием войны".

В эту ночь начальники морского и военного штабов снова подтвердили свое несогласие на безоговорочную ка­питуляцию. Они провели всю ночь с министром иностран­ных дел Того, требуя, чтобы он просил союзников дать "более точный" ответ по вопросу о положении императора. Того отказался это сделать.

Старому премьеру казалось, что весь мир рушится. Рано утром 14 августа Судзуки приехал во дворец и умо­лял императора созвать новое экстренное заседание. Им­ператор и сам стал сильно тревожиться. Заседание откры­лось в 10 часов утра, и военный министр и оба начальни­ка штабов снова высказали свою неудовлетворенность аме­риканским ответом. Они предлагали затребовать от Ва­шингтона более ясного ответа.

Глядя на сторонников "борьбы до конца" с таким вы­ражением, которое исключало всякую возможность кри­вотолков, император сказал: "Мне кажется, что ваше мнение никем не поддерживается. Я выскажу вам свое собственное мнение. Надеюсь, что вы все согласитесь с ним. Американ­ский ответ кажется мне приемлемым".

Военный министр заплакал.

Император приказал премьер-министру Судзуки под­готовить рескрипт о прекращении войны, и было решено, что в полдень 15 августа император передаст народу свое решение по радио.

Япония проиграла войну, но до последнего момента люди, стоявшие за троном - как "миротворцы", так и их военные противники, - пытались сохранить без изменений положение императора. В течение почти семидесяти лет он был столпом и опорой японской феодальной об­щественно-политической структуры. Если бы им удалось сохранить этот символ нетронутым, это помогло бы им провести Японию через поражение, сохранив ее прежний облик и устойчивость своего собственного положения.

А простые люди - те, которые потеряли во время на­летов свои семьи и жилища; люди, которые недоедали и работали непосильно много; люди, которые не могли про­изнести ни слова без страха перед тайной полицией; лю­ди, которые несли на своих плечах страшную тяжесть фео­дализма, - эти простые люди в течение всего этого вре­мени не знали ничего о том, что происходит в император­ском дворце.

"Заговор капитуляции" оказался успешным, и теперь пришло время для контрзаговора.

Вечером 14 августа техники Японской радиовещатель­ной корпорации прибыли во дворец, чтобы записать на пластинку послание императора к народу. Император был очень нервно настроен, и для того чтобы сделать короткую запись, потребовалось два часа. Затем пластинка была передана Кидо, который положил ее на хранение в под­вал министерства императорского двора.

Но "миротворцы" не приняли в расчет настроений воен­щины. По казармам распространился слух о том, что "про­дажные советники" императора совершили "подлое преда­тельство" армии. Группа майоров и подполковников в То­кио быстро организовала контрзаговор с целью захватить власть и потребовать у императора продолжения войны. К ночи в кромешной тьме города, затемненного на случай налетов, из казарм вышли тысячи возбужденных и мсти­тельно настроенных младших офицеров и солдат в поис­ках "предателей". И с целью помешать назначенной на сле­дующий день радиопередаче. Крупные отряды вооружен­ных людей сожгли дотла особняки двух главных заговор­щиков: премьер-министра Судзуки и барона Хиранума. Кидо, вернувшись домой, увидел, что его дом уже занят солдатами. Они не узнали и не впустили его. Воспользо­вавшись этим, он бежал обратно во дворец. Несколько младших офицеров застрелили начальника императорской охраны, когда он отказался примкнуть к заговору.­

Императорская охрана, присоединившаяся к мятежни­кам, начала разыскивать Кидо и министра императорского двора. Обоим удалось ускользнуть незамеченными, не­смотря на то что солдаты были совсем близко от них, и скрыться в тайном бомбоубежище под дворцом. Поздно ночью на дворцовый участок прибыли подкрепления мя­тежной пехоты и отряд артиллеристов. Они помогали ру­бить двери и ломать стены в поисках "людей, стоящих за троном". Они задержали адъютанта императора и, дру­гих придворных, но не нашли никого из главных заговор­щиков. Сам император, наконец решившийся на капиту­ляцию, повидимому, крепко проспал всю эту хаотическую ночь.

В половине четвертого утра 15 августа мятежники за­хватили токийскую радиостанцию - огромное, выкрашен­ное в черный цвет здание, расположенное на расстоянии четверти мили от дворца. Они пытались организовать ра­диопередачу, но в это время была объявлена воздушная тревога, и военное командование, автоматически пови­нуясь установленным порядкам, не разрешило им восполь­зоваться микрофоном. Мятежники нерешительно толпились в вестибюле до рассвета, когда прибыли жандармы и за­няли здание. Радиостанция начала передачу и объявила, что император выступит в полдень.

На рассвете во дворец прибыл генерал Сейдзи Тана­ка, главнокомандующий восточной армией. Он потребовал, чтобы восставшие войска немедленно ушли, и настаивал на том, чтобы их вожаки "искупили оскорбление, нане­сенное императору", совершив харакири. Переворот не удался из-за отсутствия централизованного и умелого ру­ководства. Главари были нерешительны, и среди них то и дело вспыхивали ссоры.

Через два часа дворцовые помещения были очищены от мятежников. После этого пять зачинщиков встали на колени на желтом гравии дворцовой площади, вспороли себе животы, повернувшись лицом к дворцу, и умерли в лужах крови. .

Убедившись, что солдаты ушли, Кидо и министр им­ператорского двора вышли из своего тайного убежища, бросились к императору (которого они должны были ох­ранять, не щадя своей жизни) и поздравили его с благо­получным избавлением.

В тот же день военный министр покончил с собой. Через несколько дней совершил харакири и генерал Та­нака, единолично предотвративший переворот.

Радиостанция теперь усиленно охранялась жандарма­ми. Роковую пластинку извлекли из хранилища и доста­вили туда. В полдень все население страны включило свои радиоприемники. Все ожидали услышать новый при­зыв стоять насмерть.

Вместо этого они услышали слова:

"Настоящим мы приказываем нашему народу сложить оружие и точно выполнять все условия..."

Госпожа Като сказала мне, что она плакала, услышав "тихий и скорбный" голос императора. Двадцатилетний юноша, который теперь работает при суде над военными преступниками, говорит, что он видел, как многие пла­кали, слушая речь императора, но что он сам был счаст­лив. Он служил в армии, в одной из частей, которые дол­жны были "стоять насмерть" на побережье префектуры Циба, где японское командование совершенно справедливо ожидало высадки одного из главных американских десантов.

"Я в этот день был в отпуску, - рассказывает он, ­- и слушал передачу в маленькой лавочке. Я был рад. Мне не хотелось умирать. К тому же в армии нас плохо кор­мили и настроение у солдат было скверное. Я вернулся в лагерь и офицеры сказали мне, что война кончена. Мно­гие из них плакали, как маленькие дети".

Теперь народ узнал обо всем, и бойня кончилась. Пра­вителям Японии предстояло заняться двумя задачами: безотлагательной работой по уничтожению всех доказа­тельств военных преступлений и долгосрочной проблемой ограждения старой Японии от американских приказов и идей, порожденных поражением. "Мирным заговорщикам" предстояло начать обдумывать новый заговор.

….

(Приведено по советскому изданию 1951 года, с соблюдением действовавших тогда норм грамматики – Ред.)

Редакция ВиМ благодарит своего давнего читателя и комментатора за проведенную огромную работу по подготовке этого текста для публикации.