Момент старта одной из противоракет ближнего перехвата 53Т6 А-135 (по классификации НАТО "Газель"), прикрывающих Московский промышленный район. За 5 секунд такая ракета поднимается на высоту 30 км. Иллюстрация: Soviet Military Power/US DoD

Недавно, разбирая шкаф с инструментами, я наткнулся на артефакт семидесятых. Это был кулёк с клавишами от пишущей машинки. Буквы на клавишах латинские, с добавлением символов "c(" и "s(". Такие клавиши снимали с машинок, поставлявшихся из братских социалистических стран. А зачем их нам поставляли и для чего снимали с них клавиши — скажет только тот, кто жил в Советском Союзе. В  поразительной стране, где создали первую систему противоракетной обороны, и где нельзя было достать электрическую пишущую машинку, которая печатает русскими буквами. Причём о втором факте знала каждая машинистка-надомница, но не ведали ни руководители нашего государства, ни элита наиболее вероятного противника. Неосведомленность в этом вопросе едва не привела к срыву церемонии подписания Договора об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО). Впрочем, у этого документа к 26 мая 1972-го уже была трудная биография. Её подробностях мне рассказали непосредственные участники тех событий.

Стрельба снарядом по снаряду

Новый товар для дипломатического торга с американцами появился у нас 4 марта 1961 года. В тот день на Сары-Шаганском полигоне недалеко от озера Балхаш противоракета сбила боеголовку баллистической ракеты "Р-12". Испытания проходили напряжённо. После старта мишени управляющий системой наведения ракет компьютер завис. Тогда это называли авост — аварийный останов программы. ЭВМ запустили снова, она "засекла" цель, рассчитала точку перехвата и выдала команду "пуск". На расправу с ракетой ушло 145 секунд. От сбитой боеголовки остались носовой конус, шпангоут и стальная плита весом 500 кг — имитатор ядерного заряда. Одни смотрели на эти останки и говорили: "Здорово!" Другие отвечали: "Здорово-то здорово. Но ещё один такой пуск, и нас унесут с инфарктами".

Дальше последовало банальное осложнение. Удачные испытания обещали огромный бюджет и высокий статус. Генеральный конструктор и творец системы ПРО Григорий Кисунько (1918–1998) был от тематики отстранён, новым оружием занялись люди половчей. Систему ПРО приняли на вооружение, хотя ещё многие годы она зависала в ходе учений и пропускала половину мишеней, направленных в защищаемую зону. Как бы то ни было, Кисунько попал в ракету ракетой, что американцы сумели повторить только в 1982 году.

Страх и скупость

Стало известно, что вокруг Москвы сооружается оборонительное кольцо ПРО. Министр обороны США Роберт Макнамара (Robert Strange McNamara), играя в шахматы с советским послом Анатолием Добрыниным, закинул удочку: "Мы думали, ваше кольцо — это пропаганда, а оказывается, вы это серьёзно. Придется начать ответную программу. А что если нам с вами не строить ПРО? Давайте сэкономим на военных расходах". 

Советская противоракета А-350 по дороге на парад, 1982 год. А-350 была впервые продемонстрирована на параде 7 ноября 1964 года. Её появление, воспринятое сначала как пропаганда, вызвало к жизни идею ограничения гонки вооружений. Фото из архива US DoD

Предложение обсудили на Политбюро. Последовала официальная и неофициальная реакция. На весь мир устами председателя Совета Министров Алексея Косыгина (1904–1980) было сказано: "Как вообще можно говорить о запрещении противоракетной обороны? Это же оборонительное оружие. Только агрессор может к этому призывать". Неофициально начались консультации с американской стороной о процедуре переговоров. И недаром. Перед нами тоже встала серьёзная проблема. Со времён Карибского кризиса американцы не сомневались, что Советский Союз лидирует и по числу стратегических ракет, и по числу ядерных боезарядов. Они лихорадочно нарабатывали делящиеся материалы для боеголовок, собирали новые ракеты и при своём богатстве так разогнались, что к 1967 году СССР в стратегических вооружениях отставал на порядок. Генри Киссинджер (Henry Alfred Kissinger), госсекретарь США при Никсоне (Richard Milhous Nixon, 1913–1994), утверждает, что догадывался об этом. Как мне довелось от него услышать:

[Мысль о таком отставании] всегда исключали в правительстве США. А я был убеждён, что Советский Союз намного слабее, чем говорили наши помощники и советники. Мне не верилось, что страна, в которой всё так плохо организовано во многих отношениях, может быть хорошо организована в отношении военном.

Преувеличивает или нет Киссинджер свою прозорливость, но тогда были серьезные опасения, что американцы в самом деле догадаются. Ведущий переговорщик МИДа по разоружению Олег Гриневский рассказывает, что Брежнев (1907–1982), провожая первую нашу делегацию на переговоры, пригрозил: "Проболтаетесь — всех посажу на Лубянку".

Итак, предстояло обменять сокращение ПРО у нас на ограничение производства боеголовок у американцев. Причём говорить, что у нас этих боеголовок в 12 раз меньше, было ни в коем случае нельзя. Впрочем, этой цифры дипломаты всё равно не знали и потому проболтаться не могли. Поэтому, чтобы в советской делегации были люди, компетентные в военном деле, на переговоры за рубеж впервые отправили большую группу военных. Самым высокопоставленным из них был зам. начальника Генштаба генерал-полковник Николай Огарков (1917–1994). Поначалу офицеры ехали в штатском под видом сотрудников МИДа, скрывая принадлежность к вооруженным силам из соображений секретности.

Маскарад закончился в отеле под Веной. Директор гостиницы в первые же сутки догадался, кто у нас на самом деле военный. Всех вычислили горничные. Утром настоящие дипломаты ушли, просто бросив свою постель разобранной, как это делают в гостиницах. А военные заправили койки — всё по уставу.

Обе стороны подозревали своих переговорщиков. Гриневский, например, ходил на встречи с замаскированным под одеждой подслушивающим устройством: 

…Эта сбруя надевалась мне в посольстве в специальной комнате. И к своему удивлению, уже в первый же день я обнаружил, что не могу ни включить, ни выключить это. А что если я сижу в ресторане с Гартхоффом (Реймонд Гартхофф, Raymond Garthoff — визави Гриневского с американской стороны. — М.Ш.), и вдруг она начнёт пищать? Я даже не смогу ничего сделать.

Работа "сугубо доверительного" канала Добрынин (слева) — Киссинджер (справа). Фото: National Security Archive, между 1969 и 1972 годами.

Была у русских одна старая подлодка, такая шумная, что в Нью-Йорке было слышно, когда она выходила из мурманского порта. Так адмиралы заставили меня требовать списания этой лодки вместо того, чтобы выторговать что-то поновее… Военные всегда готовятся к наихудшему варианту, как если бы все сошли с ума. И это было довольно странно потому, что установленные ограничения соответствовали нашей тогдашней вооружённости и не распространялись на новое оружие. Тем не менее, когда мы добились соглашения и установили этот предел, нашлись военные, которые были против.

В финальной стадии переговоры шли между Киссинджером, имевшим полномочия лично от президента Никсона, и Брежневым. В то время Леонид Ильич вполне сносно себя чувствовал, его только мучила бессонница. Он держал в голове все важные детали переговоров и работал совсем неплохо. Но ему было трудней, чем американскому госсекретарю. Над Киссинджером стоял только Никсон, а Брежнев после каждого раунда переговоров должен был отчитаться в Политбюро, и мог продолжать только с одобрения всех его членов, включая военных и разведчиков. Добрынин рассказывает, что Киссинджеру приходилось даже помогать Брежневу. На доверительной встрече с советским послом он говорил:

По этому вопросу я уступить не могу, сам понимаешь. А вот по этим двум ты потихоньку Брежневу скажи, если он на меня нажмет в Москве, я приму.

Я, конечно, телеграмм не писал, говорил самому Брежневу устно. Больше никому. Ну, шли переговоры. Брежнев тут с красноречием по вопросам, которые не проходили, шумел: "Как так! Я не могу уступить! Что вы хотите? Это важно для меня… бу-бу-бу!" В общем, закатывал сцену такую. Ну, потом Киссинджер говорит: "Ладно, убедили, хорошо, я согласен. Я надеюсь, вы мне где-нибудь уступите ещё". Он говорил, не уточняя, но он запоминал. Так что при случае отыгрывал себе капитал. А потом Брежнев приходил на Политбюро и всем красочно рассказывал, как он дожал Киссинджера: "Вот там Добрынин с ним месяц целый сидел, не мог провести два пункта, а я вот добился".

Испытание противоракеты, предположительно 53Т6. Сары-Шаган, 5 ноября 2006 года. Фото: Министерство обороны Российской Федерации

В мае 1972-го имели место знаменитые эпизоды с катанием американских гостей на автомобиле. Сам Киссинджер говорит об этом так:

У Брежнева была характерная черта: он любил запугать американцев до смерти. Когда я был в Завидово, он катал меня на американской машине с невероятной скоростью. Я был убеждён: случись что, мы погибнем оба. Там не было ремней безопасности. Да, он ездил на немыслимой скорости и позже, когда приезжал президент Никсон. Брежнев катал его на скоростном катере рядом с тем же домом. И в обоих случаях это было страшно. Мы с Никсоном обычно говорили друг другу: если советский президент пытается нас так напугать ещё до переговоров, то вряд ли это придаст нам гибкости, когда переговоры в самом деле начнутся.

Брежнева нет сорок минут, час, три часа, четыре часа. Киссинджер начинает нервничать. Он же не может бесконечно ждать, у него один день остаётся, а ещё много вопросов нерешённых. Но выясняется, что Брежнев до и после обеда наглотался снотворных таблеток, и его не могут и не хотят его охранники будить. Наконец он выходит от себя, как будто с тяжёлого похмелья, чересчур заспанное лицо и даже немножко посапывает. И вот он говорит: "Генри, Генри, знаешь что: перед тем, как сесть за стол, давай мы прокатимся на катере. У меня тут новый катер есть шикарный". Буквально через минуту или две подкатывает роскошный "Роллс-Ройс", подарок из Англии. Леонид Ильич сдвигает с места водителя, сам садится за руль. Киссинджер садится рядом, я назад. И в этом состоянии, оно как будто в боксе называется "грогги", на дикой скорости запускает машину, так что перескакивает через бордюрный камень, делает поворот на лесную узкую дорогу, ведущую к берегу водохранилища и гонит к причалу. И слава богу, что там недалеко. Останавливается у причала, там уже стоит тот самый катер, новое достижение нашей судостроительной промышленности в сочетании с военно-морской. Брежнев Киссинджера сажает на пассажирское сиденье, сам садится за руль, и опять же на бешеной скорости мы с места рвём в карьер, да ещё в какой карьер! Он делал резкие повороты, причём когда он их делал несколько подряд, он поднимал волну, и эта волна через окно водителя попадала в меня — в общем, я был мокрым с ног до головы. Ну, так минут примерно пятнадцать–двадцать мы колесили по этому водохранилищу на бешеных оборотах. Брежнев был весел, и я так предполагаю, что он специально это придумал, чтобы выйти из состояния, в которое сам себя и загнал этими таблетками.

Договор по ПРО должны были подписывать одновременно с ОСВ-1 (Временное соглашение о некоторых мерах в области ограничения стратегических наступательных вооружений). Наконец все пункты обоих текстов согласованы. Президент Никсон должен был приехать в Москву и подписать эти документы. Над обоими альтернатами, как называются тексты одного договора на разных языках, работала группа "блохоловов". Они добивались точного соответствия двух текстов. Все слова и словосочетания должны иметь одинаковый смысл. Скажем, Андрей Громыко (1907–1982), большой знаток и любитель английского языка, настаивал на том, чтобы убрать из американского текста слово "control" применительно к ракетам. В английском это слово означает и "контроль", и "инспекцию". Ни о какой "инспекции" наших ракет американскими военными в 1972 году не могло быть и речи. И Громыко требовал въедливо проверять каждое слово, чтобы не осталось невыгодных для нас разночтений.

Конечно, в последний момент обнаружились "блохи". Их было больше в английском тексте. Окончательное согласование проходило на Смоленской площади, в мидовском кабинете № 1003. Американские дипломаты привезли с собой пишущую машинку, чтобы перепечатать несколько страниц.

Сначала американская вилка не подошла к нашей розетке. Гриневский рассказывал потом, что согнул из скрепки подобие переходника, вставил в розетку — и машинка с шумом и искрами перегорела. Второпях позабыли, что у американцев в сети напряжение 110 вольт, а у нас — 220.

Позвонили машинистке из американского посольства, попросили её привезти машинку. Церемонию подписания назначили на 6 часов вечера. Время приближалось к шести, а машинистки ещё не было. Перенесли церемонию на 21 час. В Кремле начался торжественный обед, который собирались давать после подписания. Вот уже обед закончился, а машинистки всё нет. Оказалось, она перепутала и поехала не в МИД, а в расположенный рядом с ним "Спасо-хаус", резиденцию американского посла на Спасопесковской площадке.

Высокие договаривающиеся стороны не понимали, где взять машинку, которая печатает английскими буквами. А решение стояло готовое по адресу: улица Пушкинская (ныне Большая Дмитровка), дом 23/8. Это был магазин, где продавались электрические пишущие машинки. Конечно, такая машинка с русскими буквами была страшным дефицитом. Обычно под конец месяца в магазине толпилась очередь, даже если товара не было. Записывались в ожидании его вероятного появления. На вопрос "а будет ли?" непроницаемый продавец отвечал: "Ждите". Зато прилавок ломился от ГДРовских "Роботронов" с латинской клавиатурой, и они стояли никому не нужные. Их брали разве что с горя, заказывая умельцам перепайку литер на русские и замену клавиш. И вот 26 мая 1972 года произошёл как раз тот случай, когда в советском магазине была в свободной продаже хорошая, доступная и прямо-таки необходимая техника. Только наши непростые герои об этом не подозревали.

Долгожданная церемония 26 мая 1972 года. Момент подписания соглашений по ПРО и ОСВ-1. Фото: White House Photo Office/Byron Schumaker

В конце концов Гриневский сказал Гартхоффу:

Рей, ошибки в американском тексте. Это ваша вина. Поэтому давай так. Конечно, отменять подписание из-за нашей глупости нельзя. Подписываем как есть, с ошибками. Ночью мы текст перепечатаем, и утром ты пойдешь к Никсону или Киссинджеру, это ваше уже дело там, и переподпишешь у него. А я тогда уже с этим текстом переподписанным приду к Брежневу и буду объяснять ситуацию.

(Фрагменты прямой речи, выделенные курсивом - это выдержки из интервью, взятых автором лично.)

Михаил Шифрин