Сегодня на свободу выходят последние террористы RAF, отсидевшие в одиночных камерах по двадцать с лишним лет. И Германия впервые за долгие годы предпринимает попытку отстраненного и взвешенного анализа своей террористической истории. Переосмысливая идейное наследие RAF, немцы пытаются сформировать свою новую национальную идентичность, попутно ища ответы на вновь встающие вопросы о терроризме и антиамериканизме, пацифизме и социальной справедливости, нацистском наследии и месте Германии в мире. Чтобы разобраться в том, как идет этот процесс, корреспондент «Эксперта» встретился со многими участниками событий тех лет.

«Для немцев RAF стала тем, чем для американцев стало одиннадцатое сентября, — коллективной травмой, коллективной трагедией, — говорит главный редактор журнала Spiegel Штефан Ауст. — Как и в США, это была фронтальная атака на государственный авторитет. Да, в случае с RAF погибло не три тысячи человек, а чуть больше тридцати, и произошло это не в один день, а длилось несколько лет. Однако последствия и там, и здесь очень схожи — рост недоверия, общественная конфронтация, усиление контроля государства за личностью».

Сухощавый, необыкновенно подвижный Штефан Ауст, кажется, может говорить на тему RAF часами. Добрые тридцать лет он занимается историей RAF, издал одну из самых подробных монографий по этой теме — «Комплекс Баадера-Майнхоф». В конце 60−х, еще студентом, Ауст работал в левом журнале Konkret вместе с основательницей RAF Ульрикой Майнхоф и ее мужем Клаусом Рёлем. В сентябре 1970 года, когда Майнхоф уже была в розыске, на свой страх и риск он выкрал из конспиративной квартиры на Сицилии дочерей Ульрики, которых рафовцы хотели переправить на воспитание в террористический лагерь в Палестине. Выкрал, контрабандой перевез через две границы и вернул Клаусу Рёлю.

Сегодня он вспоминает обо всем этом со смехом: «Через некоторое время мне сообщили, что RAF приговорила меня к смерти. Однажды вечером рафовцы пришли в мой дом, чтобы меня убить, однако один из террористов, высланный вперед на разведку, предупредил меня, и я смог спастись. Да что тут рассказывать. Вы же видите, ничего страшного не произошло».

«Меня всего лишь хотели убить, ничего страшного не произошло» — это лучшие слова для описания рутины насилия, охватившего Западную Германию в семидесятые годы. Выстрелы и взрывы, похищения и убийства, санкционированные правительством пытки и бешеная, неукротимая политическая ненависть вдруг снова вернулись в повседневную жизнь Германии. Страны, которая только что освободилась от ужасов войны и вроде бы впервые за всю свою историю зажила спокойной жизнью государства всеобщего благоденствия.

Жизнь журналиста или политика в постоянном ожидании смерти от пули террориста, жизнь левого активиста в постоянном ожидании обыска, ареста и возможной «случайной» смерти в тюрьме — это реальность, в которой немцы существовали всего лишь двадцать лет назад. И лишь сегодня они наконец осмеливаются приподнять занавес над историей RAF и попытаться переосмыслить страшный опыт, лежащий в историческом багаже федеративной республики.

Почти парадоксальным, с точки зрения современного исследователя, образом члены молодежных леворадикальных объединений послевоенной ФРГ по праву считали себя последними антифашистами Германии, борющимися с нацистским государством. «ФРГ шестидесятых годов совершенно не разобралась со своим нацистским прошлым, — говорит Ханс-Кристиан Штрёбеле, вице-председатель парламентской фракции “зеленых” и бывший адвокат одного из лидеров RAF Андреаса Баадера. — Нацистские профессора, врачи, юристы занимали посты в ФРГ вплоть до администрации федерального канцлера. После войны лишь единственный судья нацистских трибуналов был предан суду — и тот был оправдан. Когда я учился в университете, у меня был профессор права, которого мы все очень любили и про которого лишь потом узнали, что он был одним из теоретиков “фюрерского государства”, он разрабатывал юридическое обоснование тому, что во главе Германии должен стоять фюрер. Или, например, директор нашей городской больницы — с его дочерью я был очень дружен, а через несколько лет узнал, что он участвовал в массовых убийствах в Польше».

Общая для всех развитых стран в 60−е годы конфронтация молодежи и «поколения отцов», конфронтация левых и консерваторов органично усилилась в Германии непримиримым конфликтом демократического настоящего с нацистским прошлым. Молодежь, по праву считавшая поколение своих родителей виновным в ужасах войны и в политическом тупике, в который завела Германию нацистская идеология, была возмущена повсеместным присутствием нацистских преступников в аппарате власти (подробнее см. «Слепые на правый глаз»). Преступления нацистов тотально замалчивались. «До конца шестидесятых я и не знала, что евреи бывают на самом деле, я думала, это такой мифический народ из библейских времен», — призналась одна моя шестидесятилетняя знакомая. Пепел Освенцима стучал в сердце молодых леваков в прямом смысле слова. Борьба за лучшее будущее становилась борьбой с преступным прошлым, каждый полицейский превращался в агента фашистского государства, и неспроста Ульрика Майнхоф наговаривала на магнитофон в конспиративной квартире свою пламенную проповедь ненависти: «Мы говорим: существо в униформе — не человек, а свинья, и поступать с ним надо соответственно. Это значит — с ним не надо разговаривать, с ним вообще нельзя разговаривать. В него надо стрелять».

Стремительно нараставшая конфронтация была обречена разрешиться бойней, ни одна из сторон не желала слушать аргументы другой. «После войны все три первых начальника кёльнской полиции были бывшими сотрудниками гестапо или руководителями карательных отрядов. Они были массовыми убийцами», — рассказывает Клаус Юншке, и я вижу, как даже сегодня при слове «гестапо» сжимаются его кулаки. Шестидесятилетний Юншке — несколько грузноватый, но все такой же активный, как в молодости, — один немногих членов RAF первого поколения, оставшихся в живых, он знает цену своим взглядам. За них Юншке отсидел шестнадцать лет в одиночной камере — выйдя из тюрьмы, он несколько лет заново учился говорить.

Мы пьем растворимый кофе на крохотной, не больше двух квадратных метров, кухоньке скромно обставленной миниатюрной квартиры на седьмом этаже старого кёльнского дома-колодца. Практически на чердаке. В этой квартире Юншке живет со своей женой Кристианой Энсслин — сестрой погибшей в тюрьме при загадочных обстоятельствах основательницы RAF Гудрун Энсслин. Юншке глубоко вздыхает, отхлебывает кофе и продолжает: «Тогдашняя полиция была пронизана духом антикоммунизма, нацизма, антисемитизма. Полицейские обучались в старой традиции борьбы с рабочими. Например, полицейскими отрабатывались действия по подавлению восстаний на фабриках. Они с самого начала знали, кто их враг, — образ врага был готов еще до того, как мы стали говорить им, что такое коммунизм. После того как во время мирной демонстрации полицейские застрелили студента Бенно Онезорга и никто из убийц не был привлечен к ответственности (подробнее см. “Семена гнева”. — “Эксперт”), студенты почувствовали, что нас объявили вне закона».

«Неправда. Это движение не было антифашистским. Это миф, сконструированный впоследствии, чтобы оправдаться перед молодыми. Это был поп-коммунизм, поп-революция. Речь шла о том, чтобы говорить левые фразы, но жить при этом по-капиталистически. Носить костюмы от Армани, отдыхать на Майорке и одновременно фантазировать о мировой революции» — время близится к полуночи, уже третий час мы сидим в дорогом кафе курортного пригорода Любека Травемюнде с журналисткой и историком Беттиной Рёль. Беттина — дочь Ульрики Майнхоф, основательницы и идеолога RAF. Это ее еще девочкой вывез в свое время с Сицилии Штефан Ауст. Хотя уже достаточно поздно, Рёль без устали сыплет метафорами и нанизывает одно придаточное предложение на другое — литературный талант, в отличие от политических убеждений, она явно унаследовала от матери.

Услышав слова «фашизм» и «революция», проходящий мимо официант кидает на нас недоверчивый взгляд, но Беттина Рёль увлеченно продолжает: «Студенты, которые говорили о революции, жили в собственных квартирах, ездили на “фольксвагенах”, у них были стереосистемы, стиральные машины. Если бы они жили в ГДР, в панельных домах, то революция не была бы такой веселой. А здесь, в ФРГ, коммунизм был забавной штукой. Я так и назвала свою книгу об этом времени “Веселый коммунизм”. Конечно, когда вокруг вечеринки, привилегии, секс-наркотики-рок-н-ролл, коммунизм будет веселым. Это было полностью декадентское движение, следствие расцвета свободы в ФРГ — свободы слова и демократии вообще. Среди леваков доминировал маоистский антикапитализм и антиамериканизм, чуточку разбавленный антисоветизмом. Члены молодежной “внепарламентской оппозиции” постоянно приезжали в Восточный Берлин и набирали в китайском посольстве пропагандистской литературы Мао Цзэдуна и Линь Бяо. Культурная революция стала модной, это была модная секта. Геноцид, прокатившийся по Китаю, был им безразличен. Они боготворили нищету китайского народа — с расстояния в восемь тысяч километров. Моего отца Клауса Рёля однажды они назвали “салонным коммунистом”, построились в автоколонну, приехали в Гамбург и взяли редакцию журнала Konkret штурмом, повыбрасывали из окон мебель. Они просто не понимали, насколько они были богаты, если смогли приехать в Гамбург на собственных машинах».

Китайская теория культурной революции и мировой гражданской войны действительно была ключевой для RAF, решившей выступить защитницей угнетенных во всем мире. Официозная левая СДПГ потеряла весь свой авторитет среди радикальной молодежи, войдя в 1966 году в «большую коалицию» с ХДС. В глазах сотен тысяч левых СДПГ, оказавшаяся «младшим партнером» в правительстве канцлера Курта Кизингера — члена НСДАП с 1933 года и бывшего сотрудника министерства пропаганды Геббельса, — стала партией предательства левой идеи. СДПГ начала резко терять сторонников, переходивших к более радикальным левым организациям — то же произошло и после создания второй «большой коалиции» в 2005 году. Если сегодня такой организацией стала, например, легально действующая партия «новых левых», то в 60−е годы отдушиной для убежденных социалистов были полулегальные маоистские группировки.

Именно цитатник Мао помог студентам создать свою теорию борьбы, вспоминает Клаус Юншке: «Каждый день по телевизору мы видели картины войны во Вьетнаме — сожженных детей, уничтоженные напалмом деревни. Мы хотели протестовать против войны, против того, что Германия является союзником США. Ведь кто еще был тогда в НАТО? Диктаторская, колониальная Португалия, диктаторская Испания. В Греции к власти только что пришла военная хунта. В Италии всерьез рассматривались идеи организации военной диктатуры, если позиции коммунистов еще больше усилятся. Общественный конфликт достиг такой степени накала, что никто не хотел слушать другую сторону. И если вначале мы выходили на демонстрации с лозунгами “Ни марки и ни солдата на войну во Вьетнаме”, то вскоре мы пришли к лозунгу “Даешь победу в мировой гражданской войне”. За основу мы взяли сценарий, предложенный Линь Бяо в книге “Победа в народной войне”. Ведь сначала коммунисты в Китае потерпели поражение, и только потом, когда они добились поддержки сельских районов, им удалось взять города в кольцо и победить. Теперь, в мировой гражданской войне, мы представляли себе Азию, Африку и Латинскую Америку сельскими территориями, а США, Европу и Японию — городами, которые надо окружить. В этой войне мы должны были стать авангардом, отсекающим щупальца мирового империалистического спрута. Мы не должны были ждать, пока массы поднимутся на восстание, — мы сами должны были стать маленьким эффективным боевым отрядом, который раздует пожар революции».

Боевой авангард мирового пролетариата с самого момента своего создания действительно был крохотным. Ядро RAF составляли четыре человека — Ульрика Майнхоф, Андреас Баадер, Гудрун Энсслин и Ян-Карл Распе. Чуть позже к ним присоединилось еще несколько членов, среди них Ирмгард Мёллер и Клаус Юншке. Первые акции RAF были до крайности наивными. Так, в апреле 1968 года Баадер и Энсслин устроили попытку ночного поджога двух франкфуртских торговых центров, этих «храмов общества потребления». Достаточно скоро поджигатели были арестованы и осуждены на незначительные сроки, однако никто из них не отсидел даже этого срока. Гудрун Энсслин была отпущена досрочно, а Андреаса Баадера Ульрике Майнхоф удалось вытащить из тюрьмы — якобы на интервью — и выкрасть из-под носа охранников.

Левые интеллектуалы с восторгом следили за «войной шести против шестидесяти миллионов», как метафорично назвал деятельность RAF писатель Генрих Бёлль. По оценкам Алленсбахского института социальных исследований, до 30% немецкой молодежи и интеллектуалов выражали тогда поддержку деятельности RAF, каждый десятый был готов предоставить членам RAF ночлег. Однако свобода и поддержка населения длились недолго.

Пока RAF просто грабила банки, чтобы добыть деньги на покупку оружия, съем квартир и постоянные перемещения по стране, общественное мнение не особо осуждало их. Но с 11 по 24 мая 1972 года в Германии прогремело шесть взрывов, организованных RAF. Бомба, заложенная в гамбургской типографии консервативного издательства Springer, ранила 38 сотрудников — в основном простых наборщиц. Затем 17 полицейских получили ранения при взрыве полицейских участков в Аугсбурге и Мюнхене. Во Франкфурте, Карлсруэ, Гамбурге и Гейдельберге в рамках борьбы с войной во Вьетнаме были взорваны базы американской армии, погибло четыре человека, двадцать солдат было ранено.

Теракты, оправданные с точки зрения идеологии тотальной гражданской войны, немецкое общество не приняло, увидев спасение порядка в жесткой руке. «Соседи могли подойти к тебе и сказать в лицо: “При Гитлере тебя отправили бы в газовую камеру”», — вспоминает Кристиана Энсслин. «Рыба дохнет, если вода отказывается ей подыгрывать, — Клаус Юншке с горечью цитирует метафорические наставления латиноамериканских партизан. — После взрывов мы потеряли симпатию населения. В течение шести недель все было кончено — нас всех арестовали».

Для судебного процесса над террористами RAF к штутгартской тюрьме Штаммхайм были пристроены отдельный корпус и зал судебных заседаний. Камеры обвиняемых были напичканы микрофонами, подслушивание осуществлялось даже в комнатах, предназначенных для бесед с адвокатами. Большую часть времени члены RAF содержались в звукоизолированных одиночных камерах. Многократные ряды колючей проволоки, натянутые над зданием стальные сети (на свободе оставались сообщники, готовые, по мнению полиции, похитить товарищей с помощью вертолетов), полное отсутствие окон в судебном зале и вооруженные автоматами полицейские довершали картину — процесс над пятью главными врагами немецкого государства должен был стать демонстрацией мощи юстиции ФРГ.

Чтобы ничто не помешало этому торжеству, процесс было решено подстраховать — специально к его началу, в течение трех дней в декабре 1974 года, бундестаг принял в трех чтениях пакет «особых законов», по которым следовало судить левых террористов.

Одновременно в Штаммхайме шла не менее серьезная подготовка к суду. Каждый час в камере второстепенного члена RAF Герхарда Мюллера, участвовавшего в убийстве гамбургского полицейского Норберта Шмида, включался свет, следователи ставили Мюллера на ноги и начинали «обыск». Пытка методично повторялась 24 раза в сутки на протяжении нескольких недель. В конце концов изможденный непрекращающимися побудками Мюллер сдался и согласился дать показания против остальных членов RAF. Его показания стали главными аргументами обвинения. Благодарность следствия была царской. Мюллер не был обвинен в убийстве полицейского, был осужден лишь на шесть с половиной лет тюрьмы, а после выхода на свободу получил новое имя и денежную компенсацию, размер которой, по некоторым данным, составил 500 тыс. марок.

«Суд века» был полон и других нарушений. В первый же день процесса судья запретил адвокатам осуществлять защиту более чем одного обвиняемого. Таким образом, рушилась вся выстроенная система защиты членов RAF, а Андреас Баадер, например, начал процесс, не имея вообще ни одного защитника, — новых адвокатов он искал уже в ходе слушаний. Оставшиеся адвокаты работали под непрекращающимся давлением.

«Газеты устроили мне настоящую травлю, — вспоминает бывший адвокат RAF Ханс-Кристиан Штрёбеле. — Меня оскорбляли, мне угрожали. По почте анонимы присылали мне патроны с запиской: “Ты приговорен к смерти!” Я постоянно находился под наблюдением спецслужб. Впоследствии я узнал, что Федеральная служба по защите конституции (BfV) даже завербовала секретаря в моем офисе». Через год после начала суда несломленный Штрёбеле был отстранен от процесса: «Мне было предъявлено смехотворное обвинение, что я “слишком сильно” защищаю подсудимых. Меня исключили из СДПГ. А в 1980 году даже приговорили к десяти месяцам тюрьмы условно за “поддержку преступной организации”. В качестве доказательств моей вины выступало, например, то, что после начала голодовки заключенных я собрал пресс-конференцию. Или что я перевел на счет заключенных пятьдесят марок и на них они купили себе сигарет. Или что вместе с другими адвокатами я организовал систему обмена информацией, чтобы десять обвиняемых и от десяти до двенадцати адвокатов могли эффективнее готовиться к защите».

Депутат бундестага Урсула Йельпке — Улла, как ее называют товарищи по фракции левых, — закуривает одну сигарету от другой. Очень скоро в крохотном кабинете на Унтер-ден-Линден становится буквально нечем дышать, и Улла открывает окно, не прерывая при этом рассказа о своей правозащитной работе в тюрьме Штаммхайм и рассуждая о том, куда завел показательный процесс немецкое правосудие: «Влияние процесса над RAF на немецкую юриспруденцию огромно. Я даже не говорю о том, что существенно возрос срок, после которого осужденный на пожизненное заключение может выйти из тюрьмы, сегодня он составляет двадцать четыре-двадцать пять лет. Надо понимать, что для подавления RAF в Германии было разработано и срочно, в три дня, принято специальное законодательство, позволявшее выносить коллективные приговоры без доказательства вины каждого конкретного лица. В уголовный кодекс была специально внесена статья 129а, согласно которой наказуемо не деяние, а само членство в террористической организации. Большинство терактов RAF остались нерасследованными — до сих пор неизвестно, кто именно стрелял, кто похищал людей. Однако все пойманные члены RAF, чью вину не удалось доказать ни по одному факту преступления, были осуждены как минимум на пять-десять лет — лишь за членство в группе. Такая ситуация сохраняется до сих пор — немецкая юстиция применяет статью 129а почти исключительно против левых радикалов, но не против неонацистов. Даже в тех случаях, когда неонаци собираются в группы, чтобы охотиться на иностранцев, и факт создания таких групп доказан, вина каждого конкретного обвиняемого все равно доказывается индивидуально, в то время как против левых почти всегда применяется принцип коллективной ответственности».

По статистике, собранной исследователем истории немецкой криминальной полиции Дитером Шенком, вплоть до настоящего времени официальные органы используют термин «левый терроризм» по отношению к левым группам и «правый радикализм» по отношению к неонацистам. Количество сотрудников спецслужб, следящих за немецкими леваками, в разные годы превышало количество спецслужбистов, контролирующих неонацистов, в три, а то и в десять раз. В 2005 году жителю Гессена Михаэлю Часкоси отказали в работе учителем, поскольку он был членом левой антифашистской организации, находящейся, как и значительное количество левых антифашистских групп, под наблюдением спецслужбы BfV.

Поиск террористов RAF кардинальным образом изменил и немецкую систему полицейских картотек. Вступивший в 1969 году в должность президента Федеральной службы криминальной полиции (BKA) Хорст Герольд, прозванный коллегами «комиссаром-компьютером», был первым немецким полицейским, сделавшим ставку на тотальный контроль за неблагонадежными элементами с помощью компьютерной системы. Гигантский вычислительный центр, построенный Герольдом в штаб-квартире BKA в Висбадене, содержал всевозможные данные о десятках тысяч немцев, а сложнейшие алгоритмы поиска позволяли в кратчайшие сроки сортировать попавших в поле зрения компьютерной системы подозрительных граждан по степени общественной опасности. Именно Герольд стал первым, кто начал вносить в полицейские картотеки данные о банковских переводах граждан, аренде квартир, телефонных звонках и других «электронных следах», оставляемых гражданами в повседневной жизни. Система Герольда была настолько совершенной, что принципиальная смена компьютеров в штаб-квартире BKA была произведена лишь в 2001 году.

Рафовцы считали себя последними немецкими антифашистами (на фото один из лидеров RAF Ян-Карл Распе)

«В тюрьме создатели RAF оказались гораздо более эффективными революционерами, чем на свободе, — иронично замечает Штефан Ауст. — Через своих адвокатов, а также с помощью освободившейся в 1977 году из заключения Бригитты Монхаупт лидерам RAF удалось создать новую боевую организацию — так называемое второе поколение RAF. “Второе поколение” уже не преследовало цели борьбы с государством как таковым, с “системой”, как они его называли. Единственной целью этих людей было освобождение заключенных членов RAF, хотя часто они даже не знали их лично».

Действительно, симпатия немцев к членам RAF сильно возросла после того, как они стали заключенными Штаммхайма. «Преступники из RAF создали себе ореол жертв, страдавших от “системы”, от “фашистского государства”», — поясняет Беттина Рёль. Своего пика протесты против условий содержания заключенных достигли, когда в камере была обнаружена висящая в петле Ульрика Майнхоф. Адвокат обвиняемых Отто Шили, ставший в 90−х годах министром внутренних дел, заявил тогда, что речь идет не о самоубийстве, а об убийстве. «Я исключаю версию убийства, — спокойно говорит дочь Майнхоф Беттина Рёль. — Шили сказал, что это было анонимное убийство, но это все пропаганда. Такой приказ должен был бы исходить напрямую от канцлера Шмидта, а я не могу поверить в то, что социал-демократический канцлер отдал подобный приказ. У Ульрики Майнхоф было достаточно причин для самоубийства. Возможно, ее толкнули на этот шаг разногласия с Баадером и Энсслин. Мне кажется, что моя мать с самого начала не вписывалась в эту группу, несмотря на то что она всячески пыталась игнорировать это противоречие. Она была образованна, она принадлежала к другому классу, она была единственным интеллектуалом в группе и единственная имела за плечами десять лет успешной журналистской карьеры. У нее было достаточно знакомых в высших кругах: от писателя Гюнтера Грасса до издателя Spiegel Рудольфа Аугштайна — они были готовы принять ее к себе назад, если бы она решила вернуться. А рафовцы в свою очередь пытались использовать ее как рупор, как специалиста по пропаганде. Я думаю, что в итоге именно это противоречие привело к тому, что она посчитала самоубийство лучшим выходом из тупика».

Так или иначе, ореол мучеников отлично подошел заключенным Штаммхайма. Еще до вынесения приговора в апреле 1975 года группа террористов RAF захватила посольство Германии в Стокгольме и потребовала освобождения своих товарищей. В ходе осады и штурма погибли военный атташе Андреас фон Мирбах и экономический атташе Хайнц Хиллегаарт. После вынесения приговора в марте 1977 года теракты стали случаться один за другим. В апреле из автоматов был расстрелян генеральный прокурор ФРГ Зигфрид Бубак. В июле при попытке похищения убит член совета директоров Dresdner Bank Юрген Понто — преступников привела к нему в дом его крестная дочь Сюзанна Альбрехт. В сентябре группа террористов похитила с целью обмена на заключенных председателя Союза немецких работодателей Ханнса-Мартина Шляйера. В октябре союзные RAF палестинские террористы с той же целью угнали самолет компании Lufthansa «Ландсхут» с 82 пассажирами на борту. Немецкий спецназ GSG9 успешно обезвредил угонщиков, а находящиеся в тюрьме три лидера RAF погибли при загадочных обстоятельствах (подробнее см. «Смерть в Штаммхайме»). Похищенного же Шляйера спасти не удалось: после полутора месяцев содержания в «народной тюрьме», устроенной в съемной квартире многоэтажного дома на окраине Кёльна, террористы убили бизнесмена. Лишь спустя много лет Штефан Ауст выяснил, что подозрительная квартира была вычислена рядовым кёльнским полицейским уже на третий день после похищения бизнесмена, однако начальство неоднократно давало подчиненному понять, что его личная инициатива никого не интересует. Так или иначе, активная международная деятельность «второго поколения» подтвердила эффективность террористической системы RAF и вызвала подозрения в том, что ей покровительствуют какие-то спецслужбы.

Несмотря на популярные обвинения Штази в поддержке левых радикалов, роль связей с разведкой ГДР была минимальна. «ГДР действительно финансировала журнал Konkret, в котором до конца шестидесятых работала Ульрика Майнхоф. Это финансирование осуществлялось, правда, не по каналам Штази, а по каналам СЕПГ, но в ГДР это отличие не играло большой роли, — поясняет Штефан Ауст. — Финансирование было тайным. Например, я, как рядовой сотрудник журнала, ничего о нем не знал. Однако оно быстро закончилось, когда издатель Клаус Рёль, муж Майнхоф, выпустил несколько статей, показавшихся властям ГДР недостаточно дружественными по отношению к восточному блоку».

«Вначале у RAF не существовало связей с ГДР, кроме возможности использовать аэропорт Шёнефельд в Восточном Берлине для полетов на Ближний Восток, — уточняет Ханс-Кристиан Штрёбеле. — Члены RAF приезжали в ГДР под видом туристов и улетали, например, в Ливан или еще куда-то, а Штази закрывала на это глаза. Лишь позже контакты стали более активными; например, есть мнение, что член “второго поколения” RAF Кристиан Клар проходил обучение в ГДР».

Боевики RAF имели хорошо налаженные связи с палестинскими террористами Фото: Raymond Depardon/magnum photos/agency.photographer.ru

По мнению Штефана Ауста, такое предположение смехотворно: «Штази действительно закрывала глаза на транзитные перемещения рафовцев по территории Германии, но ни о какой другой помощи и речи идти не могло! В конце концов, это было время разрядки, и риск поддержки террористической организации, действующей на территории другой страны, был слишком высок. Разговоры об обучении Клара — это полное заблуждение. Там все было гораздо проще: осенью 1971 года Клар участвовал в покушении на американского генерала Фредерика Крёзена. Тогда рафовцы выстрелили в автомобиль генерала из гранатомета, но они совершенно не умели обращаться с гранатометом, не знали, куда стрелять, чтобы машина загорелась, и в итоге генерал почти не пострадал. Через некоторое время Клар приехал в ГДР, а Штази, конечно, было интересно узнать, как выглядит покушение на чиновника с помощью гранатомета, выполненное непрофессионалами. Они просто хотели защитить своих собственных людей от подобных покушений. В итоге они привезли Клара на полигон, дали ему в руки гранатомет, посадили в представительский легковой автомобиль старую полицейскую овчарку и попросили показать, как стреляли в американца. Клар выстрелил, овчарка осталась жива, и в итоге офицеру Штази пришлось ее пристрелить. Разумеется, о происшедшем был составлен подробный доклад, и после объединения Германии факт пробных стрельб попытались представить как доказательство обучения Клара обращению с гранатометом. Но, конечно, это полная ерунда. Что Штази действительно делала, так это предоставляла убежище террористам, желающим выйти из игры. Ведь многие хотели выйти из RAF, но в ФРГ выход был только один — в тюрьму. Поэтому рафовцы бежали в ГДР, где им предоставляли убежище, давали новые паспорта, устраивали на работу, а они рассказывали Штази о том, что происходит внутри левого движения. Но этим сотрудничество со Штази исчерпывалось».

Фактически одним из немногих людей, входивших в окружение RAF и являвшихся одновременно агентами Штази, был адвокат членов RAF Клаус Круассан — арестованный в 1977 году по обвинению в превышении адвокатских полномочий, отсидевший два с половиной года в тюрьме и завербованный в 1981 году Штази как «внештатный осведомитель Талер». Вскоре Круассану даже удалось завербовать свою жену депутата Европарламента Бригитту Хайнрих, однако случай этот так и остается одним из единичных доказанных контактов спецслужб ГДР с RAF.

В то же время, по мнению некоторых исследователей, гораздо более важную роль в становлении RAF сыграли сами западногерманские спецслужбы, в первую очередь Федеральная служба защиты конституции (BfV) и Федеральная служба криминальной полиции (BKA).

«Существуют две версии того, чем являлась RAF. Первая — официальная. Согласно этой версии, RAF была автономной политической группой. Вторая версия — моя, и согласно этой версии, RAF была лишь инструментом в руках власти. Тому есть масса доказательств», — увлеченно рассказывает мюнхенский журналист Герхард Вишневский. Теории заговора и расследования тайных механизмов терроризма — конек Вишневского. В 2003 году по заказу крупнейшей немецкой телекомпании ARD он снял фильм о подоплеке терактов в Нью-Йорке. Заказчик принял фильм и даже дал его анонс СМИ, однако в последний момент снял с эфира и заявил, что «копия фильма пропала из архива». Теперь Вишневский работает на вольных хлебах и издает книги о своих версиях крупнейших терактов двадцатого века.

Говоря про RAF, он сыплет именами, агентурными псевдонимами и номерами приказов: «Общеизвестны даже имена агентов, стоявших за спиной создателей RAF, агентов, снабжавших рафовцев оружием. Например, агент BfV Петер Урбах. Документально доказано, что он передавал основателю RAF Андреасу Баадеру “коктейли Молотова”. Урбах лично знал Баадера и многих других членов молодежного движения шестидесятников. Первые террористические акты левых вообще не могли состояться без его участия — например, поджог редакции концерна Springer в апреле 1968 года».

Поджог берлинской редакции Springer, последовавший сразу за покушением правого террориста на студенческого лидера Дучке, действительно, был осуществлен при непосредственной технической поддержке немецких спецслужб. То, что именно агент Урбах неожиданно для всех принес окружившим редакцию Springer студентам целую корзину готовых бутылок с зажигательной смесью, признает в своем бестселлере «Комплекс Баадера-Майнхоф» даже весьма консервативный и не склонный к теориям заговора Штефан Ауст.

Однако, по мнению Герхарда Вишневского, главными заказчиками «операции RAF» были американские спецслужбы: «Действия немецких спецслужб контролировались американцами. Это очевидно хотя бы по тому, где впервые случились контакты спецслужб с будущими рафовцами. Петер Урбах работал в Берлине, а в тогдашнем разделенном Берлине невозможно было представить себе, что немецкий агент поддерживает террористов, а американцы об этом не знают. В своей книге “Засекреченный террор” я привожу американский полевой устав FM 30–31B, в котором ясно написано, как следует принуждать правительства европейских стран к подавлению левых движений. Запад же не мог открыто давить демонстрации танками, как поступили в Праге в 1968 году. Поэтому ставка была сделана на тайные операции. Устав предписывал тайно создавать террористические организации, выступавшие под левыми лозунгами. Пара терактов — и левые идеи скомпрометированы до предела. Именно это происходило в Европе! Например, в Италии действовала копия RAF — “красные бригады”, и сегодня о роли ЦРУ в создании “красных бригад” известно очень многое, потому что итальянцы более открыты в этих делах, чем мы, немцы. По всей Европе действовали левые террористы, которыми на поверку руководило государство или правые политики».

Подозрения Вишневского легко можно понять: слишком много непонятных совпадений имеется в истории RAF. Так, ключевой фигурой для контактов членов RAF с левыми палестинскими террористами был швейцарский банкир Франсуа Жэну. Лишь благодаря ему RAF смогла превратиться в международную террористическую организацию. Именно Жэну свел рафовцев с лидером палестинцев Вади Хададом, который взял на себя обучение немцев в палестинских террористических лагерях. Именно Жэну координировал совместные теракты RAF и палестинцев — угон немецкого самолета «Ландсхут» в Могадишу, а также две неудачные попытки нападения на израильские лайнеры. Только с помощью Жэну члены RAF вплоть до восьмидесятых годов могли отдыхать от преследований полиции в отелях Багдада или Бейрута.

Проблема, однако, заключается в том, что одновременно Жэну был близким другом президента немецкой Федеральной службы криминальной полиции Пауля Дикопфа. «Отец немецкого террора Хадад, обучивший рафовцев ведению террористической войны, был, таким образом, отделен от главного полицейского Германии всего одним знакомым», — подытоживает Вишневский. Кроме того, в традиционной теории независимой левой RAF совершенно невозможно объяснить, почему крайне правый Жэну, еще с 1932 года лично знакомый с Гитлером, долгие годы выступавший эмиссаром нацистов в арабских странах и не скрывавший своих нацистских симпатий (так, после войны Жэну издал дневники Геббельса с предисловием, в котором выражал свою радость, что ему удалось достойно издать записи великого мыслителя), вдруг стал помогать левакам-антифашистам.

В любом случае, очевидно, что члены RAF были задействованы в весьма сложной международной игре спецслужб многих стран. Так, согласно документам, собранным Штефаном Аустом, из четырех угонщиков самолета «Ландсхут» двое — Моника Хаас и Саид Слим — если и не были двойными агентами, завербованными Моссадом, то поддерживали тесный информационный контакт с израильтянами, а Слим, например, был даже осужден в Ливане на четыре года тюрьмы за работу на Израиль. Скорее всего, именно эти два агента помогли предотвратить атаку RAF в 1976 году на самолет израильской авиакомпании El-Al.

После смерти основателей RAF левый террор стал еще более жестоким и бессмысленным. Убийцы уже не выдвигали никаких политических требований, их действия выглядели как чистое хладнокровное насилие. Основной целью выступали уже не столько немецкие политики, сколько американские военные и чиновники. В июне 1979 года RAF совершила покушение на командующего силами НАТО в Европе американского генерала Александра Хейга. В августе 1981 года — нападение на штаб-квартиру американских ВВС в Европе в городе Рамштайн. В сентябре 1981 года — покушение на командующего сухопутными войсками США в Европе Фредерика Крёзена. В декабре 1984 года было нападение на школу НАТО в баварском Обераммергау. В августе 1985 года террористка Биргит Хогефельд выманила из бара в лес двадцатилетнего американского солдата Эдварда Пименталя и убила его выстрелом в затылок: RAF нужно было служебное удостоверение Пименталя, чтобы на следующий день устроить подрыв на американской авиабазе Рейн-Майн. Последнее нападение на американских чиновников в Германии было совершено в феврале 1991 года, когда по посольству США в Бонне было выпущено 250 пуль из автоматического оружия.

Убийство главы Deutsche Bank Алфреда Херрхаузена в 1989 году — пожалуй, самый загадочный теракт в истории RAF Фото: AGO/RussianLook

То, что сегодня американские посольства и консульства в Германии окружены многометровой зоной отчуждения, а все подъезды к ним заблокированы бетонными блоками; то, что из публикуемых в открытом доступе аэрофотоснимков Германии впервые за двадцать лет вымарываются участки, на которых располагаются американские базы, — прямое следствие горького опыта, приобретенного американцами в 80−е годы. Война в Ираке разбудила в немцах не меньший антиамериканизм, чем война во Вьетнаме, и никто не знает, не захочет ли сегодня кто-то снова напасть на базы в Рамштайне или Висбадене.

Впрочем, доставалось от «третьего поколения» RAF и немецким политикам, причем в большинстве случаев уровень профессионализма террористов стремительно вырос. Так, в апреле 1991 года неизвестный снайпер точным выстрелом через окно убил бизнесмена Детлева Роведдера — доверенное лицо правительства, ответственного за программу приватизации государственных предприятий присоединенной ГДР. Убийство, как обычно, приписали RAF.

Герхарда Вишневского этот профессионализм наталкивает на размышления о реальной подоплеке убийств, совершенных «третьим поколением» RAF: «”Третье поколение” — это вообще фантом. Ни одно покушение, совершенное членами “третьего поколения” RAF, до сих пор не раскрыто. Обычно в Германии уровень раскрытия убийств составляет 95%, а здесь не раскрыто ни одно. Профессионализм и жестокость преступлений тоже резко возросли. Простые студенты не могли совершить таких преступлений».

Особенно занимает Вишневского история убийства члена совета директоров Deutsche Bank и одного из ведущих стратегов немецкой экономики Альфреда Херрхаузена, взорванного вместе с бронированным «мерседесом» в ноябре 1989 года. «Херрхаузен был основным проводником идеи списания долгов третьему миру. Для левых он был главным контактным лицом среди представителей немецкой элиты, — поясняет Герхард Вишневский. — Зачем левакам было его убивать? Все враги Херрхаузена находились совсем в другом лагере, и это были могущественные враги! Он неоднократно говорил о том, что боится за свою жизнь. Он был стратегом, желавшим освободить европейские банки от американского влияния. Он хотел создать мост между Востоком и Западом, способствовать сближению Германии и России, а это сильно повысило бы независимость Германии. Последствия такого сближения могли быть очень неприятными для американцев, и Херрхаузен беспокоился за свою безопасность. Незадолго до своей смерти он был на конференции в Вашингтоне, речь там шла о списании долгов странам третьего мира. Атмосфера на конференции была настолько агрессивной, что Херрхаузен чуть ли не сбежал из зала, сказав своему ассистенту: “Пойдемте отсюда, в воздухе запахло свинцом”».

Так или иначе, третья волна террора прекратилась так же внезапно, как и началась. 20 апреля 1998 года в висбаденскую штаб-квартиру Федеральной службы криминальной полиции пришло пространное анонимное письмо, начинавшееся словами: «Двадцать восемь лет назад, 14 мая 1970 года, зародилась освободительная организация RAF. Сегодня мы заканчиваем этот проект. Городская партизанская война RAF стала историей. …Революция говорит: я была, я есть, я буду». По мнению немецких спецслужб, заявление было подлинным.

Сегодня, через 37 лет после начала войны RAF, через 30 лет после трагических терактов «немецкой осени» 1977 года и через девять лет после формального прекращения террористической войны, Германия впервые начинает активную дискуссию о том, чем была для страны RAF и какие уроки можно извлечь из ее истории. Объединенная Германия, уже выстроившая объединенную экономику своих западных и восточных регионов, все более активно и настойчиво ищет для себя новую политическую идентичность. Найти эту идентичность, не пересмотрев отношения к истории RAF, невозможно.

Слишком широкий спектр вопросов, ключевых для создания национальной идентичности, прямо или косвенно завязан на RAF. Что делать Германии со своим нацистским прошлым? Очевидно, что немцам уже надоело платить и каяться за преступления своих дедов и прадедов, однако им так же не хочется скатиться в пучину нового реваншизма. Что делать Германии с левой идеей? Насколько левой должна быть Социал-демократическая партия и насколько буржуазной она может быть? Насколько самостоятельной должна быть военная политика Германии и что делать с американскими базами, использующимися в том числе для очевидно преступных целей, как, например, тайная переброска заключенных в пыточные тюрьмы ЦРУ в странах третьего мира?

Сегодня ясно, что в Германии происходит попытка пересмотра отношения к RAF. В марте весьма консервативная газета Die Zeit вышла с передовицей «RAF — наша больная совесть». Представить себе такой заголовок еще десять лет назад было просто невозможно. Тем сильнее разгорается спор об интерпретации левого наследия страны: в середине прошлого года на страницах журнала Spiegel была опубликована многостраничная дискуссия о левом движении председателя совета директоров консервативного медиаконцерна Axel Springer Матиаса Дёпфнера и писателя Гюнтера Грасса — тогда еще никто не догадывался о том, что левак Грасс сам в молодости служил в СС. То, с какой яростью родившийся в 1963 году и по причине возраста не участвовавший ни в каких общественных дискуссиях 1960−х годов Дёпфнер обрушивался на живых и покойных шестидесятников, и то, с какой готовностью собеседники называли своих противников фашистами, отлично показывает размер ставок, стоящих на кону.

«RAF уже стала легендой, — задумчиво произносит Штефан Ауст. — Каждый видит в ней проекции своих же представлений о ней. Для одних рафовцы — герои-революционеры, принесшие Германии надежду. Для других — внутренний враг, угрожающий государству. С другой стороны, вся эта дискуссия вокруг RAF позволяет еще раз начать поиск ответов на важные вопросы: как следует решать политические конфликты? Имеют ли граждане право восстать против диктатуры? Застрелить тирана? Свергнуть фашистское государство? Где проходит граница допустимого при защите демократии? Стоит ли безопасность граждан ограничения наших свобод? Можно ли бороться с террором недемократическими средствами? Эти вопросы важны для сегодняшних немцев не меньше, чем для поколения шестидесятых».

Берлин-Мюнхен-Кёльн-Гамбург-Любек-Франкфурт-на-Майне