Перевод главы из книги Лучано Канфора "La natura del potere" (Природа власти), 2009 г.

Право на перевод и публикацию отрывка любезно предоставило переводчику итальянское издательство "Laterza".

Автор - Лучано Канфора (Бари, 1942 г.р.), профессор греческой и латинской филологии в университете г. Бари. Пишет статьи в Corriere della Sera и La Stampa. Автор многочисленных книг (65, не переведённые на русский язык) как по античной, так и современной истории, среди которых "Демократия. История одной идеологии", "Критика демократической риторики", “Экспортировать свободу. Несостоятельный миф“, "Юлий Цезарь. Демократический диктатор" и т.д

Переводчик Italia

Курсив – авторский. – прим. перев. (за исключением латинских слов и примечаний переводчика)

Глава 9

Элита

В шестом номере "Большевика" за 1931 год было полностью опубликовано интервью, которое Сталин дал Эмилю Людвигу. Людвиг, мастер мировой журналистики, в своих интервью великих людей задавал вопросы не очевидные, никогда не услужливые.

Сталин, конечно, не был наивным собеседником и легко уклонялся от тех вопросов, которые казались ему коварными, а при необходимости выкручивался и давал Людвигу небольшие уроки. Так, например, он обходит именно первый вопрос, в котором Людвиг излагает сравнение между Сталиным и Петром Первым, с краткой нотацией о классах: о тех, для которых Пётр Первый вводил свои "насильственные реформы сверху" , и тех, о которых заботились большевики. Но сущность вопросов заключалась, в действительности, в природе новой личной власти, установившейся после победы Сталина над оппозицией.

Тогда Людвиг повторяет вопрос другим способом и спрашивает Сталина о "роли личности" в историческом процессе. Сталин отвечает, что “марксизм вовсе не отрицает роли выдающихся личностей или того, что люди делают историю... Но, конечно, люди делают историю не так, как им подсказывает какая-нибудь фантазия, не так, как им придет в голову... И великие люди стоят чего-нибудь только постольку, поскольку они умеют правильно понять эти условия, понять, как их изменить. Если они этих условий не понимают и хотят эти условия изменить так, как им подсказывает их фантазия, то они, эти люди, попадают в положение Дон-Кихота".

В ответ Людвиг цитирует учения профессоров-марксистов из немецких университетов, которые "внушали нам, что марксизм отрицает роль героев, роль героических личностей в истории". Сталин сухо возражает: "Это были вульгаризаторы марксизма. Марксизм никогда не отрицал роли героев. Наоборот, роль эту он признает значительной, однако, с теми оговорками, о которых я только что говорил".

"Уметь правильно понять условия" - это повторное утверждение старой концепции, близкой к греческой концепции kairos – "подходящего момента": "kairoi не ждут нас", говорил Перикл согласно Фукидида (I, 142, 1), и Демосфен в "Первой филиппике" повторяет почти дословно. Но, наверное, в горячей диалектической полемике между Людвигом и Сталиным подразумевается ссылка со стороны Людвига на строфу "Интернационала" по–русски "Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь, и не герой". По иронии истории в докладе (официальном) на XX съезде КПСС – февраль 1956 года – Хрущёв цитирует именно эту строфу для нападения на "культ личности", или, как он ещё выражался, "культ одной личности", Сталина, чьё имя было упомянуто только в "секретном" докладе.

Затем Людвиг задаёт вопрос другим способом: "Вокруг стола, за которым мы сидим, 16 стульев. За границей, с одной стороны, знают, что СССР – страна, в которой все должно решаться коллегиально, а с другой стороны знают, что все решается единолично. Кто же решает?" Сталин сначала отвечает формалистическим уроком: "Нет, единолично нельзя решать. Единоличные решения всегда или почти всегда – однобокие решения. Во всякой коллегии, во всяком коллективе имеются люди, с мнением которых надо считаться". Но потом даёт более конкретный ответ, который является одним из редких "авторских" описаний советской управленческой элиты:

"В нашем руководящем органе, в Центральном Комитете нашей партии, который руководит всеми нашими советскими и партийными организациями, имеется около 70 членов. Среди этих 70 членов ЦК имеются наши лучшие промышленники, наши лучшие кооператоры, наши лучшие снабженцы, наши лучшие военные, наши лучшие пропагандисты, наши лучшие агитаторы, наши лучшие знатоки совхозов, наши лучшие знатоки колхозов, наши лучшие знатоки индивидуального крестьянского хозяйства, наши лучшие знатоки наций Советского Союза и национальной политики. В этом ареопаге сосредоточена мудрость нашей партии. Каждый имеет возможность исправить чье-либо единоличное мнение, предложение. Каждый имеет возможность внести свой опыт. Если бы этого не было, если бы решения принимались единолично, мы имели бы в своей работе серьезнейшие ошибки. Поскольку же каждый имеет возможность исправлять ошибки отдельных лиц, и поскольку мы считаемся с этими исправлениями, наши решения получаются более или менее правильными".

Что сразу поражает, так это выбор на основе компетенций, а не обязательно "партийных заслуг". Отсюда гордое утверждение "В этом ареопаге сосредоточена мудрость нашей партии". Важен критерий компетентности, а рамки, которые пытаются обрисовать, это рамки, очерченные Грамши с искренним энтузиазмом в начале эссе, написанного в марте 1924 года: несколько человек, "которые в свою очередь организуются вокруг одного, одарённого лучшими способностями и большими компетенциями".

Это есть суть любой власти, "каков бы ни был господствующий класс", как говорит Грамши. Абсолютная власть Европейского банка в жизни населения двадцати семи стран Европейского сообщества, по сути, не отличается. Она тоже основана на "компетенции", но с тем преимуществом, что она очень хорошо опосредствована. Суть такова: вокруг неё можно организовать любую "форму", более или менее привлекательную, более или менее подверженную консенсусу.

Обычно пишут, что власть, созданная в России на основе страшной исторической травмы, которой была революция, после десятков взлётов и падений оказалась в конце концов непопулярной. Это, большей частью, правда. Но нельзя исключить, что на возрастающей стадии для страны, глубоко помеченной царизмом и пропитанной тем менталитетом, это был самый эффективный способ примирить элиту и консенсус.

Когда в последующие десятилетия страна станет одной из самых грамотных в мире, кора взорвётся, потому что придуманный механизм больше не будет подходящим. Парадоксально можно сказать, что ответственность за то, что изменение не было понято, лежит на плечах наследников Сталина (1953-1991), а не на плечах позднего и анахронического Сталина (1945-1953). Поэтому преобразование произошло травматически, и новый стабильный порядок до сих пор ищется в этой стране с трудом.

В общем, ценны размышления о самих главных действующих лицах. Достаточно вспомнить "Комментарии" Цезаря или "Res gestae" Августа. Особенно полезны размышления главных действующих лиц, которые имели в руках огромную власть (конечно, не в форме легенды или "тотальной" и придуманной враждебной пропагандой). Естественно добавить к сказанному, что к этим размышлениям всегда примешивается сильный апологетический компонент, а также последствия forma mentis (образа мышления – прим. перев.).

Для примера: государственные деятели и политики "ленинского" или радикально-консервативного направления больше склонны к анализу и диагностике в терминах элитистской теории, когда дело касается природы власти. Все остальные (пусть даже и с вариантами) гораздо более склонные к приданию веса очевидной динамике.

В сентябре 1927 года впервые одна "делегация рабочих"из США посетила Сталина и получила возможность задать ему вопросы. Отчёт об очень длинном разговоре, опубликованном в СССР только в 1949 году (с. 104-164, 10 том Собрания сочинений Сталина) поучителен и в наши дни. Речь идёт о том интервью, которое на Западе появилось почти сразу и даже было конспективно изложено в римском "Обзоре иностранной печати" в том же самом году: в этой форме оно было известно Грамши во время пребывания в тюрьме, который прокомментировал его в "Тетради 14" (§ 68). Исходя из ответов Сталина, он хотел подчеркнуть свою дистанцию от Троцкого по проблеме, превалирующей тогда над всеми остальными, самой возможности "построения социализма в отдельно взятой стране". Грамши замечает среди прочего, что обвинение в "национализме", сделанное троцкистами этому предположению, нелепое.

Но интервью затрагивает многие другие аспекты: и первый среди них - "контролирует ли (в СССР) коммунистическая партия правительство". Сталин хорошо парирует в ответ своим гостям: "Всё зависит от того, как понимать контроль". И в длинной реплике на этот вопрос доблестно оседлал классический аргумент элитистского анализа парламентских режимов: "В капиталистических странах ... целый ряд капиталистических правительств контролируется крупнейшими банками, несмотря на существование "демократических" парламентов. Парламенты уверяют, что именно они контролируют правительства. А на деле получается, что состав правительств предопределяется и их действия контролируются крупнейшими финансовыми консорциумами. Кто не знает, что ни в одной капиталистической “державе” не может быть сформирован кабинет против воли крупнейших финансовых тузов: стоит только усилить финансовый нажим, — и министры летят со своих постов, как оглашенные".

И с некоторым сарказмом продолжает, замечая, что "контроль денежных мешков над правительством у нас немыслим и совершенно исключен, хотя бы потому, что банки у нас давно уже национализированы, а денежные мешки вышиблены вон из СССР. ... Может быть, делегация хотела спросить не о контроле, а о руководстве партии в отношении правительства? Если делегация хотела спросить об этом, то я отвечаю: да, партия у нас руководит правительством".

Сталин не спрашивает у себя именно то, как в других странах могут сосуществовать основной "контроль" экономических властей и ожесточённая электоральная гимнастика, то есть, другими словами: как случается, что даже если широко известен определяющий вес закулисной экономической власти, избиратели попадаются на удочку страсти к парламентско-электоральной игре, как будто она действительно решающая.

От него ускользает необычайная способность посредничества, разделение секториальных решений на многие особенные инстанции (которые дают избирателю иллюзию что-то значить), живость парламентской игры (которая даёт ощущение настоящей борьбы и, следовательно, de quo , вокруг которого сталкиваются политические силы, простёртые в утверждении, что они это делают во благо граждан-избирателей) и т.п.

От него ускользает и не предусмотренная для марксистской ортодоксальности запутанность численного раздувания промежуточных слоёв, которые, в любом случае, в состоянии получить от парламентско-электорального механизма удовлетворения секториальных интересов. Ответ, который Сталин даёт американским собеседникам, с одной стороны уместный (уже тогда в США власть лоббистов была преобладающей и капиллярной), а с другой — недостаточный, потому что именно в США, как нигде, этот процесс раздробления общества на сегменты, простёртые к реализации особых интересов, был уже на очень продвинутой стадии.

Но исключительная элита... – это парламентская. В современных обществах, где консолидирован парламентско-электоральный механизм, видно любопытное противоречие: с одной стороны избиратели питают отвращение к парламентской "касте", а с другой – голосованием периодически продолжают делегировать ей власть. <...>